Я внезапно осознала, что все это время мерзла изнутри. И этот поцелуй так согревал меня, как не согреет ни один чай и ни одно пальто.
Я чувствую его горячие пальцы на своей шее – они гладят ставшую чувствительной кожу, а вторая ладонь устроилась на моей спине, не давая мне упасть от внезапно нахлынувших ощущений. Было так горячо, легко и правильно… Что я не сразу почувствовала, как соленые слезы скользнули вниз, смешиваясь с нашим дыханием.
– Я сделал что–то не так? – мужчина сразу же оторвался от меня, посмотрел в глаза и пальцами начал собирать горячие капли.
Я покачала головой, всхлипывая и желая, чтобы он снова поцеловал меня. Так, чтобы губы горели и мысли улетели куда–нибудь. Я устала думать. Я устала быть сильной.
– Что–то болит? – он взволнован, переживает. И от этого слез становится больше. Я кусаю губы, чтобы не заплакать в голос, но не получается. Утыкаюсь лицом в его плечо, чтобы немного успокоиться. Чтобы Павел не видел меня такой: с красным носом, с не останавливающими свой поток слезами.
За меня никто, кроме родных, не переживал. Когда я чуть ли не на коленях молила отпустить меня на похороны своего прежнего начальника, он произнес скупое “сочувствую” и отказал. За меня некому было работать. И это человек, которого я знала уже больше года. А здесь…
Павел не оттолкнул, не послал куда подальше меня и мою внезапную истерику. Нет, он успокаивающе гладил меня по спине и просто… был рядом. А рядом со мной никого не было очень давно. Я даже забыла, какого это – чувствовать поддержку. Чувствовать чужое тепло. Чувствовать биение чужого сердца так близко, что дух завораживает. Чувствовать запах и дышать одним воздухом. И только вот так, в объятиях мужчины, которого я знаю всего ничего и который вызывает во мне столько противоречий, я поняла, что одиночество меня убивало. Медленно и крайне коварно.
ГЛАВА 18. ДАРЬЯ. СЛАДКАЯ. СОЛЕНЫЙ
Ошибочно думать, что любовь вырастает из длительной дружбы и настойчивого ухаживания. Любовь – это плод духовной близости, и, если близость не возникает через секунду, она не возникнет ни через года, ни через поколения.
(с) Халиль Джебран
Я не знала, почему плакала.
Что я оплакивала? Свою развалившуюся, как карточный домик, жизнь? Которая оказалась непрочной и вообще декоративной, раз не пережила даже сквознячок. И, быть может, оказалась даже ненужной мне, раз я не собираю ее осколки по частям.
Кого я оплакивала? Себя? Его? Или нас вместе и наши искалеченные судьбы? Или ту крохотную возможность познакомиться при других обстоятельствах. Чтобы он ухаживал, а я… А я бы вряд ли приняла бы ухаживания. Не проснулась бы так легко, не выбралась бы из своего кокона.
Я оплакивала еще не произошедшее, произошедшее или то, что еще произойдет?
Я не знала.
Но в какой–то момент мне стало мало только поглаживаний. Потому, подняла голову и, посмотрев в зеленый шторм глаз, прошептала возвышающемуся надо мной мужчине:
– Поцелуй меня. Пожалуйста.
И зажмурилась, готовая принять отказ. Несколько секунд, которые для меня прошли как несколько минут, ничего не происходило, и я уже готова была убежать, как…
Это прикосновение сложно назвать поцелуем. Он просто губами к моим губам коснулся. Потом медленно и осторожно языком по нижней губе провел, слизывая с них соль слез и пробуждая во мне вулкан, который от этого не очень откровенного, но какого–то завораживающего действа, извергнулся, заставляя вслед крови течь и освобожденную лаву.
Я зажмурилась сильнее. Не хочу видеть, хочу чувствовать.
Обнял ладонями мое лицо, большими пальцами начал гладить скулы. И по коже словно оголенный провод проходит.
Я горю. Пылаю. Чтобы возродиться другой. Сбросить оболочку, и стать… Не знаю кем. Лучшей версией себя.
Сама тоже целую его: так, как никого до него не целовала. Отдаваясь не телом, но душой. Кусаю, царапаю – хочу до него настоящего добраться. И уже добралась?..
– Сладкая, – прошептал он мне в губы.
– Соленый, – я в ответ, стискивая его плечи руками в попытках стать еще ближе.
Он и вправду соленый – я его губы слезами посолила, а он меня собой подсластил.
И снова дыхание смешиваем, сумасшедше исследуя друг друга. Как давние любовники, которые спустя много лет снова встретились. И поняли: страсть не исчезла. Она только окрепла за годы разлуки. У меня голова кружится, что кажется, будто я в бездну падаю без страховочных тросов. Только нет в этом полете ни начала, ни конца. На то она и бездна.
– Хочешь, я покажу тебе место, где меня должны были похоронить? – вдруг сказал он, останавливаясь, но продолжая меня сжимать в объятиях.
Распахнула глаза, вырываясь из тьмы и прекращая падать. Приземлилась на траву его горящего взгляда. И… очнулась.
Господи, что я творю?!
– Да… Нет… Возможно… – я запуталась. Но из обжигающего кольца его рук не могу уйти – держит его тепло, вцепившись в меня крюками–когтями, и тянет… В свою тьму. И я, как завороженная, позволяю себя утянуть.
– Хочешь? – Павел склонил голову к плечу.
И я не смогла соврать, сказала правду:
– Хочу.
Еще один поцелуй, что испепеляет меня–прежнюю, только короткий, и он встал прямо со мной на руках и стремительно направился в сторону дверей.
– Я могу идти сама, – так, к сведению, сообщила я, едва мужчина пересек уже холл.
– Я могу тебя нести, – совершенно спокойно ответил он.
В последний раз меня на руках носил папа. Но я и каплю тех ощущений не чувствовала, сейчас все по–другому. Я взрослая, а мужчина… Загадка. Необычный. Не такой, как все.
Я же говорила, что он меня втягивает в свою тьму? Нет, соврала, сама иду.
Добровольно.
Без фонарика и без страха, погружаюсь все больше в его мрак.
На улице холодно, и я это отчетливо ощутила разгоряченной кожей. Только не замерзла, согреваемая его руками.
Господи, я схожу с ума. Заражаюсь его безумием, и мне это нравится.
– Здесь недалеко, – сказал он, и я поверила. К тому же действительно было так: Павел завернул за дом, а после мы шли не более пяти минут по тропинке. На поляне будто бы время застыло: вырытая могила зияла пустотой, рядом лоснилась влажная горка земли, на которую воткнули уже изрядно проржавевшую лопату с разбухшим от капель дождя черенком – словно бы могильщик отошел всего на пару минут, чтобы размять спину. Однако о том, что много времени с тех пор утекло, говорит заросшая бузиной дно могилы. И на том месте, где должен был лежать Левич, сейчас наливались алой кровью волчьи ягоды. Ядовитые, яркие.
– И часто ты сюда приходишь? – спросила, оглядываясь. На поваленном, заросшим мхом, дереве, отчетливо видно, что на нем сидели.
