Почти что невозможно перенесть.
(с) Анна Ахматова
– Ты мне врал, – ее голос пустой, будто всю жизнь из нее выкачали, оставив пустую оболочку, в которой осталось эхо ее слов.
Второе падение в бездну не предусмотрено? После первого я выжил.
Я теряю слова. Вот были они – бились ключом, шелестели, как мелочь в кармане, а потом исчезли. Растворились, как игривое настроение моей Снежинки.
И я ждал от нее истерики, обвинений, что–то более импульсивного, но она выдавила лишь три слова, которые со всей своей тяжестью долбанули меня по самое не хочу.
– Скажи… – ее голос дрожит, а в глазах застыли слезы.
Чувствую себя сопливым мальчишкой, который, предчувствовав мокрые щеки, заполняет тишину людьми, чтобы не остаться один на один с проблемой. Вот и я сейчас так поступил. Необдуманно.
– Когда они… они ушли? Вы искали?.. Ты… Я… – она обхватила свои плечи тонкими руками, и я поразился ее хрупкости. Особенно сейчас. Такая уязвимая, тронь – и рассыплется. И я смотрел, не в силах ничего сделать.
– Утром. Прочесывали каждый угол и…
– И нашли что–то? – с надеждой нетерпеливо перебила моя девочка.
Кивнул, не в силах сказать правду. Опять. К сожалению, только в фильмах все по щелчку пальцев, а в реальности очень сложно. Путано.
– Парни нашли перчатку Дани.
– Паша, – ее голос такой потерянный, такой, что хочется выгрызть у судьбы ответ на все ее вопросы, положить к ее ногам мир, все, чтобы ей было хорошо, – а ты же их найдешь? Правда? И с ними же все в порядке?
“Просто скажи “да”, и я поверю”, – говорили ее глаза.
– Обещаю, что найду. И с ними все в порядке, Даш.
Она улыбается сквозь слезы и находит на столе мои руки – я их, как дурак, не знаю, куда пристроить – и сжимает своими холодными пальцами.
Она улыбается, а в глазах погибает целый мир. Корчится в агонии. Задыхается. Пылает.
– Я тебе верю, – прошептала, кутаясь в это предложение, будто в теплую шубу, которая защитит от холода, и будто в броню, которую не пробьет ни одна пуля.
Только вот я себя ощущаю предательским клинком в спину, потому что не могу отвергнуть вариант с похищением детей с целью навредить мне через Снежинку. У меня кровь вскипает от этой мысли, но… Но скоро узнаю правду.
Сжал ее пальцы в ответ, пытаясь согреть их, а потом и вовсе сел рядом на диван, чтобы согревать уже не теплом кожи, а дыханием.
– Паш, поедем в приют?
И сейчас мое “нет” будет хуже предательства. Понимаю, что ей надо отдохнуть и что ничего нового она не найдет, потому что мои люди чуть землю всю не перерыли… Только станет ли ей легче от этого?
– Поехали.
Ехали молча.
Даша смотрела куда–то вперед невидящим взглядом. Словно бы в прошлое, которого уже нет. Словно бы в ошибки, которые уже совершены. А я выжимал из машины всех “лошадей”, матерился в голове и делал вид, что сейчас вся правда мира – в дороге.
Детский дом “спал”. В окнах почти не горел свет, ворота были закрыты, а сон тонкой паутиной опутал массивное здание, где жили искалеченные человечки – дети, слишком рано увидевшие уродливое лицо реальности.
Снежинка быстро выскочила из авто и, словно потеряв весь пыл и растратив все свои силы, медленно подошла к решетке, сжала железные прутья и прислонилась лбом к забору.
Какие мысли сейчас царствуют в ее голове? Что шепчут внутренние демоны?
Я не стал вклиниваться в ее тишину, просто встал так, чтобы видеть ее тонкую фигурку и достал из кармана пальто сигареты. Я не был зависим от этой дряни, но вот сегодня снова приспичило, и я купил пару пачек. Чем еще, кроме противных мыслей, заполнить голову, если не терпким дымом?
Дарья подошла ко мне через три выкуренные сигареты, посмотрела на мои пальцы, в которых я держал медленно тлеющую четвертую, и удивленно отметила:
– Я не знала, что ты куришь.
– Я курю, но очень редко, – ответил и, потушив недокуренную сигарету о стену урны, выбросил ее. И спросил, молясь всем богам, чтобы она не отвернулась от меня, не передумала: – Домой?
– Да, – кивнула она.
Потом внезапно взяла мои ладони и положила на свои горевшие от холода щеки и, немного поддавшись вперед, хрипло попросила:
– Согрей меня, пожалуйста. Мне так холодно. Будто бы умираю.
И это был самый горький поцелуй на свете. У него вкус ментола, обжигающих слез и первого снега, который пытается прикрыть белым покрывалом все наши ошибки.
Сегодня, наверное, мой личный день правды. День исповеди. Так вот, еще одна правда – я теперь не могу без нее существовать. Будто бы в тот миг, когда я увидел ее впервые, сука–судьба сшила наши с Дашей сердца хирургическими нитями, и теперь поздно разрывать эту связь – нити исчезли, стали частью плоти. Их не распутать.
ГЛАВА 27. ДАРЬЯ. РАЗВЕ ЧТО–ТО ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЕ, ЕСЛИ ВПЕРЕДИ ЧУДО?
Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит.
(с) Михаил Булгаков
У меня такое чувство, будто бы я впала в анабиоз. Дышу, сердце бьется, но сил на другое нет. Да, это слабость. Да, я слабая. Но что мне делать? Грызть землю не могла, потому грызла себя. Съедала себя вопросами, выковыривала раны, чтобы кровоточили, чтобы я поняла, что жива.
Я виновата. Я. Я неправильно поступала и поступаю. Но где тот правильный путь? Как мне его найти? Через сколько ошибок от меня он лежит?
Вопросы, одни чертовы вопросы и ни одного ответа.
Как же это больно – осознавать ошибку, знать ее исход, но не иметь возможности хоть как–то что–то исправить.
Я так боялась за Даню и Влада. Они маленькие и наивные, а мир – он злой, жестокий. Вдруг что–то случится? Но я быстро отметала эти мысли, сжигала их, запирала в карцере сознания.
Я держалась только из–за веры в Пашу. Раз он обещал – он выполнит. Он найдет, он мне поможет. Он уже что–то делал – сегодня весь день и сейчас, когда поддерживал меня. Снимал с меня пальто, помогал расстегнуть молнию сапог, переодевал в пижаму. И в его действиях столько нежности, что у меня опять слезы на глазах выступили.
Нежно до слез, да. И больно до Вселенной в зажмуренных глазах.
Мы с Левичем долго лежали в холодной сегодня постели, не в силах заснуть. Я сейчас ничего не хотела, кроме того, что невозможно. А то, что было возможно, мне было без надобности.
Звонок с незнакомого номера, раздавшийся внезапно в тишине спальни, заставил меня немного напрячься, но надежда, будто этого звонка и ждала – распрямила свои крылья, воспрянув из пепла и моих слез.
Паша, который резко напрягся, знаком показал, чтобы поставила на громкую связь. Нетерпеливо кивнув, подняла трубку и сделала так, как он хотел.
