– Во многих семьях здесь установлены весьма строгие правила для женщин, – сказал Чен-Лу. – Вполне викторианские.
– Вы можете вести себя, как человек, Трэвис? – поморщилась Рин. – Хотя бы раз в десять лет?
– Замолчите! – рявкнул китаец, удивленный и раздосадованный. Вот стерва! Кто дал ей право так говорить с ним?
Вот оно что, подумал Жуан. Рин наступила ему на больную мозоль!
– Кто сделал вас таким, Трэвис? – произнесла она.
Но Чен-Лу уже успокоился.
– У вас острый язычок, Рин, – заметил он. – Жаль только, что ум ваш за ним не поспевает.
– Просто мой ум не соответствует вашим стандартам, – парировала она и улыбнулась Жуану.
Но Жуан в их словах уловил тщательно скрываемую грусть и вспомнил Виеро, Падре, который таким торжественным тоном говорил, проповедуя: «Человек скорбит о своей жизни, потому что рожден одиноким; он оторван от того, кто его создал. Однако, как бы вы ни ненавидели жизнь, вы ее же и любите. Жизнь – это котел; там кипит все, ради чего мы живем, и, припадая к этому котлу, мы пьем жизнь. Но как же болят после этого наши обожженные губы!»
Жуан притянул Рин к себе и поцеловал, крепко обняв за плечи. Ее губы ответили на поцелуй после коротких колебаний – горячие, трепещущие. И тут же, отодвинувшись от нее, Жуан сел, прижавшись спиной к креслу.
Восстановив дыхание, Рин удивленно спросила:
– Ну, и что это было?
– В каждом из нас живет небольшое животное, – ответил Жуан.
Чен-Лу размышлял: Он что, меня защищает? Я не нуждаюсь в его помощи.
Но Рин рассмеялась, развеяв злость китайца. После этого она протянула руку и, погладив Жуана по щеке, воскликнула:
– Как же ты прав!
А Чен-Лу подумал: Она просто выполняет свою работу. Причем на «отлично». Филигранное искусство. Жаль, если мне придется ее убить.
IX
Какие же они мастера нагружать себя всякими пустяками, думал мозг. Даже перед лицом смертельной опасности спорят, занимаются любовью и изрекают банальности.
Преодолевая дождь и жару, которые сменяли друг друга по ту сторону входа в пещеру, являлись с сообщениями курьеры. Теперь, когда сомнения исчезли, а главное решение принято, все команды отдавались четко и ясно, без колебаний:
– Поймать или убить человеческие существа, плывущие по реке. В случае их смерти сохранить головы, поддерживая в них жизнь.
Тем не менее сообщения продолжали поступать, поскольку мозг приказал передавать ему все, о чем говорили люди.
Они так много рассуждали о Боге! Но возможно ли существование этой сверхсущности?
И мозг принялся размышлять. Да, действительно, в свершениях людей есть некое величие, которое никак не вяжется с пустячностью их повседневных забот и поступков. А может, их повседневность есть некий код? Но это верно лишь в том случае, если в пустяках, какими они заняты, да и в самих разговорах о Боге содержания скрыто гораздо больше, чем заметно на поверхности.
Мозг начал свою карьеру в сфере логики как атеист-прагматик. Но теперь сомнения стали вторгаться в его калькуляции, а их он относил к эмоциям.
Однако этих людей нужно остановить, думал мозг. Какими бы ни были издержки. Дело слишком серьезное. Нельзя принимать во внимание и то, насколько интересна и даже симпатична ему эта троица. И, если они погибнут, мозг попытается почувствовать, что это такое – скорбь и печаль.
Рин казалось, будто их аэрокар плавает в самом центре большого медного таза, наполненного расплавленным солнцем. Кабина превратилась во влажный ад. Пот покрывал лицо и тело, а запах тел смешивался с всепроникающим запахом плесени. Духота убивала способность думать и воспринимать, хотя и воспринимать было нечего – с берегов не доносилось ни шороха, ни крика животного или птицы.
Лишь изредка их путь пересекало летящее насекомое, напоминая, что за ними неустанно следят.
О, если бы не было этих тварей! Чертовы насекомые! И эта жара – проклятая жара!
Почти в истерике Рин закричала:
– Разве нельзя что-нибудь сделать? – И принялась сотрясаться в пароксизме безумного смеха.
Жуан схватил ее за плечи и держал, пока смех не перешел в рыдания.
– Ну, пожалуйста, сделай что-нибудь, – умоляла Рин.
Жуан вложил в свой голос все сочувствие, на которое был способен, и сказал:
– Прошу тебя, Рин! Держи себя в руках.
– Чертовы насекомые! – не унималась она.
Раскатистый голос Чен-Лу донесся сзади:
– Не забывайте, доктор Келли, что вы все-таки энтомолог. Жуки, бабочки, тараканы – ваша специализация.
– От этой специализации у меня самой тараканы уже в голове, – отозвалась она.
Мысль показалась Рин забавной, и она рассмеялась. Жуан тряхнул ее за плечо, и она успокоилась. Протянула ладонь, взяла его за руку и произнесла:
– Все нормально. Это просто жара.
Жуан посмотрел ей в лицо:
– Точно?
– Да.
Отпустив руку Жуана, Рин забилась в уголок кресла и принялась смотреть в окно.
Проплывающие берега оказывали на мозг гипнотическое воздействие. Это напоминало движение времени, где прошлое, настоящее и будущее сплавлены воедино: то, что было вчера, еще не вполне забыто; тот момент, когда начнется завтра, определить невозможно; и все, что было, есть и будет, сливается в текучем, всепроникающем всегда.
Что заставило меня пойти по этой дорожке? И, словно отвечая на вопрос, в сознании Рин выстроилась полная последовательность событий, которые, как ей казалось, навеки похоронены в ее детстве.
Ей было шесть лет, и этот год ее отец провел на американском Западе, работая над книгой об Йоханне Келпиусе, немецком мистике и ботанике.
Они жили в старом саманном доме, где на стене было гнездо летучих муравьев. Отец нанял человека, чтобы тот вынес и сжег гнездо, и Рин решила подсмотреть, как это произойдет. Был запах керосина, яркая вспышка желтого огня, черный дым и облако насекомых с бледными крыльями, которые в одну секунду облепили ее с ног до головы. С громкими криками она бросилась в дом, где взрослые руки затолкали ее в туалет, а злые взрослые голоса закричали:
– Что за глупость! Притащить этих тварей домой! Немедленно убей всех до одного и спусти в унитаз! И чтобы ни одного не осталось!
Рин, как ей тогда казалось, целую вечность билась в закрытую снаружи дверь и кричала:
– Они не умирают! Они не умирают…
Рин покачала головой, пытаясь стряхнуть воспоминания.
– Они не умирают, – прошептала она.
