Я понимала, что мне нужно не высовываться. И все же я встала на цыпочки, желая увидеть побольше мир наверху. Решетка выходила на боковую улицу или переулок. И хотя участок наверху над решеткой не был главным рынком, я могла расслышать, как люди наверху торгуют и торгуются.
В решетку канализации стекала струйка воды. Я из любопытства придвинулась ближе. Она отличалась от воды, которую мы откачивали из трубы, эта была теплее и пахла мылом. Я выглянула из-за решетки. И догадалась, что поблизости была прачечная и оттуда стекала вода. Все эти долгие месяцы я мечтала помыться. Но в моих снах воды всегда становились коричневыми и грозили унести меня прочь. Теперь теплая мыльная вода манила к себе. Я невольно сняла рубашку и встала под струйку воды. Было так приятно смыть грязь с кожи. Шум поблизости напугал меня. Наверху к решетке кто-то приближался. Я поспешно натянула рубашку, не желая, чтобы меня застали полуголой. Шум раздался снова, что-то мелкое звякнуло, упало через решетку и ударилось об пол канализации. Одержимая любопытством, я придвинулась ближе к решетке, хотя и понимала, что этого делать не следует. Я видела молодую девушку, примерно моего возраста, может быть на год старше, она стояла одна. Сердце от волнения забилось чаще. Девушка выглядела такой чистой и нарядной, что не могла быть настоящей. Из-под ее берета выглядывали волосы оттенка, какого я никогда раньше не видела, ярко-рыжие, расчесанные до блеска, с идеальными локонами, собранными в хвост и скрепленными бантом. Я слегка наклонила голову, ощущая, как, несмотря на мамину заботу, мои волосы спутываются, и вспоминая времена, когда они не были всклокоченными и грязными. На девушке было накрахмаленное светло-голубое пальто. Больше всего меня поразил его пояс, белый, как снег. Я и не знала, что существует такая чистота.
Я заметила, что девушка что-то держала в правой руке. Цветы. Она покупала цветы на рынке, красные хризантемы, какие, казалось, в любой сезон имелись у продавцов. Меня охватила зависть. Здесь, внизу, нам едва удавалось что-то съесть и выжить. Тем не менее в мире существовало место с такими прекрасными вещами, как эти цветы, и другие девушки могли ими обладать. Что же было со мной не так, почему я не заслуживала того же?
На мгновение мне показалось, что девушка мне знакома. Я ощутила приступ боли – она немного напомнила мне мою подругу Стефанию, только у Стефании темные волосы, а не рыжие. Все-таки я никогда в жизни не видела эту девушку. Она просто незнакомка. Впрочем, мне ужасно хотелось познакомиться с ней.
Чья-то рука коснулась моего плеча. Я вздрогнула от неожиданности. Я обернулась, ожидая увидеть Сола. Но на этот раз это была мама.
– Что ты здесь делаешь? – спросила я. Она почти никогда не выходила из комнаты.
– Тебя долго не было. Я волновалась. – Она тяжело поднялась со своего места, одной рукой поддерживая спину, а другой потянулась ко мне. Я думала, она отругает меня за то, что я стою под решеткой, рискуя быть замеченной. Но она замерла рядом, не двигаясь, в тени. Ее взгляд задержался на девушке наверху.
– Однажды, – прошептала мама, – и здесь будут цветы.
Я хотела спросить, как у нее язык повернулся сказать такое. Мысль о жизни на поверхности с приятными, нормальными вещами казалась давно забытой мечтой. Но мама уже медленно поплелась обратно в комнату. Я пошла за ней. Она остановилась и развернула меня за плечи.
– Останься и почувствуй солнце на своем лице, – велела мне она, словно лучше меня понимая, что именно мне нужно. – Только держись подальше от посторонних глаз. – И она исчезла в комнате.
Я вернулась к решетке, но теперь держалась чуть поодаль, помня о мамином предупреждении. Я вдруг осознала, насколько уязвима, какая я легкая добыча. Глупо подходить еще ближе. Эта девушка – не еврейка, напомнила я себе. Несмотря на то, что мы веками жили в Польше, многие поляки были рады избавиться от евреев и выдать их немцам. Ходили слухи о польской детворе, которая указывала немцам, где прячутся беглые евреи, в обмен на карамельку или простую похвалу. Нет, даже симпатичной девушке моего возраста нельзя было доверять. Однако я все еще могла наблюдать за ней, и мне стало любопытно узнать чуть больше.
Девушка посмотрела вниз. Казалось, сначала она не видела меня под решеткой в темноте. Будто крошечная тень от решетки превратила меня в невидимку. Затем, когда ее прищуренные глаза привыкли к темноте, она обнаружила меня. Я попыталась отступить от света, но было слишком поздно – ее лицо вытянулось от удивления, когда наши взгляды пересеклись. Она раскрыла рот, собираясь что-то сказать и выдать мое присутствие. Я снова отошла в тень. Потом остановилась. Я так долго рыскала в темноте, словно канализационная крыса. Больше я так не хочу. Вместо этого я закрыла глаза, готовясь к тому, что меня обнаружат, и представляя все, что за этим последует. Когда я снова открыла глаза, девушка уже отвернулась. В итоге она ничего не сказала обо мне.
Я выдохнула, но все еще стояла как вкопанная. И спустя мгновение девушка снова взглянула на меня и улыбнулась. Это была первая искренняя улыбка с тех пор, как я оказалась в канализации.
Наши глаза встретились, и хотя мы молчали, казалось, что девушка ощутила тяжесть всей моей утраты и горя. Я рассматривала ее, и меня охватила тоска. Она напомнила мне о друзьях, о солнечном свете, обо всем, что у меня когда-то было, а теперь ушло. Мне отчаянно хотелось подойти и встать рядом с ней. Я вытянула руку вверх. Она не приблизилась, но посмотрена меня со странной смесью жалости и печали.
Позади нее раздался стук, послышались шаги тяжелых ботинок. Возможно, девушка никому больше не расскажет обо мне, но наверняка расскажут другие. В ужасе я скользнула обратно в темноту и убежала прочь от решетки в безопасную комнату.
7
Элла
Тем лучше, подумала я, когда девушка под решеткой исчезла, а я вернулась с вишнями. Если кто-то и прятался в канализации, то без всякой причины. Последнее, чего мне недостает – ввязываться в чужие проблемы.
Но когда я возвращалась по мосту обратно в центр, в моем сознании возник образ Мириам, темноволосой девушки из Лицея, старшей школы, где я училась до начала войны. Тихая и прилежная Мириам, плиссированная юбка ее униформы всегда тщательно отглажена, коротенькие носочки сверкали идеальной белизной. До старшей школы мы не общались; она была из другого района и не входила в круг тех, кого я называла друзьями. Иногда она одалживала мне свой ластик и помогала с математикой на переменах, и за четыре года совместной учебы в школе мы подружились. За обедом я много раз сидела с ней, ее тихий, вдумчивый юмор был приятной переменой по сравнению с болтовней и сплетнями других. Однажды, вскоре после начала войны, учитель вызвала Мириам и велела ей идти в кабинет директора. Глаза Мириам расширились от страха, и она с тревогой посмотрела на меня. По классу прокатилась волна перешептываний. Вызов в кабинет директора означал неприятности. Я не могла представить, что натворила тихая, серьезная Мириам. Когда Мириам вышла из класса, я отпросилась в туалет. В коридоре струйка учеников покидала классы – их тоже вызывали в кабинет директора. Все они были евреями. Я увидела Мириам, она брела по коридору с опущенной головой, одинокая и напуганная. Я хотела что-то сказать или обратиться к ней, возразить, что учеников, которые хотят учиться, забирают. Но я молча вернулась в класс.
