– Выполняешь поручения Анны-Люсии? – улыбнулся он. – Странно. – Мы не раз шутили по поводу моей неприязни к мачехе. Теперь это казалось слишком личным, не его делом.
– Я просто хотела помочь, – холодно отрезала я, не желая больше смеяться с ним.
– Давай помогу тебе, – предложил он.
– В этом нет необходимости. Я справлюсь, – сдерживая свою гордость, проговорила я. – Спасибо. – Когда-то я принимала его помощь, но теперь словно настала другая жизнь.
Он опустил взгляд, переступил с ноги на ногу.
– Элла, насчет вчерашнего… Позволь мне все объяснить.
– Все в порядке, – ответила я, обрывая его. – Лучше не надо. – Последнее, чего мне хотелось – это длинных оправданий, почему в его новой жизни больше нет места для меня. Крыс не передумал. Скорее, он просто пытался оправдать свое решение порвать со мной. Дальнейшее обсуждение только усиливало ненужную боль, а она мне сейчас нужна меньше всего.
Несколько секунд мы стояли, глядя друг на друга, не произнося ни слова. Его взгляд скользил поверх моего плеча. Проследив за его взглядом, я увидела, что на углу стоит польский полицейский и наблюдает за нами.
– Элла, будь осторожна, – сказал Крыс. – На улицах неспокойно и становится опаснее. – Он все еще заботился обо мне, это было понятно. Но недостаточно, чтобы снова быть вместе.
– Пора, – сказала я.
– Элла… – начал он. Но что еще можно было сказать?
– Прощай, Крыс. – Я повернулась, не желая смотреть, как он снова оставит меня.
8
Сэди
Когда над решеткой появился мужчина и заговорил с девушкой на улице, я нырнула в тень. Элла, так он ее окликнул. Ее имя слетело с моего языка как музыка. Я не могла слышать их разговор, но по выражению ее лица и по тому, как близко они стояли друг к другу, я заключила, что она хорошо знала и любила его – или, по крайней мере, когда-то любила.
Пока я наблюдала за ними, мои глаза заметили крестик на ее шее, он выдавал в ней католичку и увеличивал разрыв между нами. Тогда я вспомнила эпизод из детства, когда поняла, что мы не такие, как все. Мне было пять лет, и мы с мамой ходили на Плац Нови, уличный рынок, куда за покупками являлось все еврейское и нееврейское население Казимежа. Был конец апреля, третий день Песаха. Мы убрали хамец, хлеб и другие продукты из перебродившего теста с кухни – они были запрещены все восемь дней после праздника. Но, проходя мимо пекарни, я заметила свежие булочки, соблазнительно лежавшие на витрине.
– Но сейчас же Песах, – заметила я, со смущением разглядывая булочки.
Мама объяснила мне, что лишь небольшой процент поляков были евреями.
– У остальных свои праздники и обычаи. И это здорово, – добавила она. – Представь, каким скучным был бы мир, если бы все были одинаковыми. – Но я хотела быть такими же, как и другие дети моего возраста, и есть выпечку когда захочу, даже во время Песаха. Именно тогда я впервые поняла, насколько мы, евреи, отличаемся от остальных. Тогда это была репетиция урока, который я очень хорошо усвою с приходом немцев. Теперь, стоя в канализации, глядя на прекрасную Эллу с крестом, я ощущала эту инаковость сильнее, чем когда-либо, даже во время преследований и страданий войны.
Наконец мужчина ушел. Несколько минут спустя, осторожно оглядевшись, Элла снова посмотрела вниз, в поисках меня. Я подошла к решетке и вышла на свет, чтобы она меня увидела.
Она улыбнулась.
– Вот ты где. Я подумала, что ты, наверное, уже ушла. – Завершив разговор с мужчиной на улице, она тоже могла уйти. Уйти и притвориться, что она никогда меня не видела, было для нее безопаснее. Но она так не поступила.
– Я Сэди, – представилась я. Где-то в глубине души я понимала, что лучше не называть своего имени, но ничего не могла с собой поделать.
– Элла. – У нее был тонкий голос, похожий на чириканье воробья. Она произносила слова по-другому, не как я, а четче заканчивала каждое слово. И дело не только в манере говорить – за ее акцентом скрывались интеллигентность, великолепный дом, возможно, каникулы за границей и другие чудеса, о которых я могла только догадываться. А это сильнее красивого платья или крестика подтверждало наше различие.
– Я знаю. Я слышала, как этот человек произнес твое имя. Кто он? – Я отругала себя за этот вопрос, он был слишком личным для той, кого я едва знала.
Она сглотнула.
– Просто парень, давний знакомый. – В ее голосе прозвучала нотка боли. Очевидно, он значил для нее больше. – Как там внизу? – сменила она тему беседы.
Как я могла объяснить странный, темный мир под землей, теперь единственный мне знакомый? Я старалась подобрать слова, но не смогла.
– Ужасно, – наконец выдавила я.
– Как вы там выживаете? Там есть еда? – посыпались ее вопросы, ее манера напомнила мне меня саму.
Я выдержала паузу, подбирая ответ. Я никак не могла рассказать про Павла, не рискуя его жизнью. Если немцы узнают, что он укрывает евреев, его ждет страшное.
– Справляемся.
– Но как ты это выносишь? – вырвалось у нее, и я увидела крошечный изъян в ее изящной манере.
Я никогда не задумывалась над этим вопросом.
– Потому что у меня нет выбора, – медленно ответила я. – Сначала я считала, что не выдержу и минуты. Затем прошла минута, и я подумала, что не продержусь и часа. Потом день, потом неделя, и так далее. Удивительно, к чему только не привыкаешь. И я не одна. У меня есть мама, и скоро у меня появится маленький брат или сестра. – На мгновение я подумала, не упомянуть ли Сола, но решила, что это будет глупо.
– Твоя мать ждет ребенка?
– Да, она должна родить через несколько месяцев.
Она с недоверием уставилась на меня.
– Как она может родить ребенка в канализации?
– Все возможно, если ты остаешься с теми, кого любишь, – ответила я, пытаясь убедить в этом не только ее, но и себя. Лицо Эллы погрустнело. – В чем дело? – спросила я, надеясь, что не ляпнула ничего обидного.
– Да ничего, – быстро проговорила она.
– Где ты живешь? – спросила я, меняя тему.
– На улице Канонича, – ответила она с оттенком смущения, произнося торжественный адрес. – Это недалеко от Гроздки.
– Я знаю, где это, – ответила я, немного раздраженная тем, что она думала, будто мне не знакомы старые улицы в центре города. Я много раз гуляла по этому шикарному району. Даже до войны благоустроенная улица с ее высокими, ухоженными рядами домов у рыночной площади походила на иную страну, бесконечно далекую от моего собственного скромного жилища. Теперь, в канализации, подобное место виделось почти недосягаемым, как из книжных романов. Я представила кабинет с полками, полными книг, сверкающую кухню, заполненную лучшей едой.
