– Наверное, там здорово, – я не смогла сдержать тоски в голосе.
– На самом деле нет, – ответила Элла, обескуражив меня. – Мои родители умерли, а брат и сестры ушли из дома. Осталась только моя мачеха, Анна-Люсия. Она просто невыносима. А еще есть мой бывший жених, Крыс.
– Мужчина, которого только что ты видела на улице? – спросила я.
Она кивнула:
– Да. Мой бывший ухажер, на самом деле мы официально не были помолвлены. Он бросил меня перед уходом на войну. Я была уверена, что мы снова будем вместе, но потом он вернулся и даже не сообщил мне. И у меня тоже больше нет друзей. – Тогда ее страдальческий взгляд, когда несколько минут назад я произнесла, что могу пережить что угодно с близкими, стал мне понятен. Несмотря на прекрасные условия жизни, Элла была совершенно одинока.
– Могло быть и хуже. Ты могла бы жить в канализации. – На мгновение я испугалась, что неприятно пошутила. Но она расплылась в улыбке, и мы рассмеялись.
– Мне очень жаль, – сказала она. – Мои жалобы – пустяки по сравнению с твоими трудностями. Мне не с кем поговорить.
– Ничего.
Канализация – грязное и ужасное место. Но по крайней мере у меня была любящая мама и Сол. У Эллы не было никого. Я видела, она в ловушке, в своего рода тюрьме.
– Ты всегда можешь поговорить со мной, – предложила я. – Понимаю, это немного разговор с грязной девушкой из канализации.
– Этого достаточно. – Элла просунула руку сквозь решетку. Я встала на цыпочки, пытаясь дотронуться до ее пальцев. Но расстояние между ними было слишком велико, сантиметры оказались океаном, и наши руки болтались в воздухе сами по себе.
– Я могу помочь тебе, – сказала она, и на секунду мое сердце воспрянуло. – Может, я попытаюсь найти какой-нибудь способ вытащить тебя, попросить кого-нибудь…
– Нет! – воскликнула я, застыв от мысли, что она может сообщить о нашем местонахождении. – Никому никогда не говори обо мне, – строго велела я, стараясь казаться старше и авторитетнее, чем была. – Иначе никогда больше не увидишь меня. – Угрозы казались пустыми. Конечно, они не могли напугать ее.
Элла кивнула.
– Клянусь, не скажу, – тихо обещала она, и я поняла, что она тоже хочет вернуться и увидеть меня снова. – Но разве ты не хочешь сбежать?
– Нет… То есть да. – Я пыталась придумать объяснение. – Здесь внизу ужасно, но сейчас канализация – самое безопасное место. Нам правда некуда больше идти. – И хотя иногда я задавалась вопросом, так ли это, но я должна была доверять нашему защитнику Павлу и в первую очередь моему отцу, который и привел нас сюда.
– Сегодня я ненадолго, – добавила она. – Мачеха будет ждать моего возвращения.
– Я понимаю. – Я старалась не показывать своего разочарования. Конечно, я осознавала, что в какой-то момент она уйдет. Но беседа с Эллой напоминала воссоединение со старым другом, хотя мы только что встретились.
– Подожди здесь, – сказала она, вставая и исчезая. Минуту спустя она снова опустилась на колени и просунула что-то еще через решетку. Я прыгнула, чтобы поймать предмет, пока он не шлепнулся в канализационную воду под моими ногами. Это был обважанек, покрытый маком крендель, который поляки продавали на улице. – Еще немного еды, – продолжила она.
– Спасибо. – Я сунула его в карман, чтобы поделиться с матерью.
– Мне пора, – сказала она после этого.
Я не могла сдержать разочарования из-за ее ухода.
– Ты придешь снова?
– Если смогу уйти. Я постараюсь прийти в следующую субботу и принести еще еды. – Я хотела сказать ей, что не нужно ничего приносить; мне нужна только ее компания. Но слова застряли у меня в горле, а потом было слишком поздно. Она исчезла.
Я снова стояла одна в холоде и темноте. Словно я сама придумала Эллу. Но кусок хлеба, и крендель в кармане, и монета на ладони убеждали меня в обратном. Я молилась, чтобы у нее появилась возможность прийти снова.
– Сэди! – настойчиво прошептал голос позади меня. Это был Сол, который, должно быть, вышел прогуляться. Или, может быть, он искал меня. Обычно я была рада его появлению, но сейчас вздрогнула. Его взгляд скользнул по решетке, а затем вернулся ко мне. Видел ли он Эллу?
– Сэди, нет! – Он схватил меня за руку и потянул обратно в тень, во взгляде читалась тревога. – Никто не должен видеть тебя. Я понимаю, тебе одиноко. Но полякам нельзя доверять, – решительно добавил он.
– Не всем полякам, конечно.
– Всем. – Его лицо окаменело, в строгости его голоса я уловила ужасы историй, пережитых им, но мне не рассказанных.
– А как насчет Павла? – спросила я. – Он поляк, и он помогает нам.
Он помолчал.
– Обещай мне, что больше не пойдешь, – с нежностью в голосе сказал он.
– Обещаю. – Я понимала, что хоть и произнесла эти слова, они были неправдой. Я бы снова вернулась к решетке, чтобы увидеть Эллу.
В ней было что-то, что говорило мне – я могу ей доверять, даже если Сол этого не видит.
Сол взял кувшин с водой, и мы пошли обратно по туннелю, в комнату. Когда мы приблизились, у прохода встала Баббе, не давая пройти.
– Что это? – воскликнула она, указывая на мой карман, из которого выглядывал край кренделя. За недели, проведенные в канализации, мы сблизились с Розенбергами, несмотря на трудности совместной жизни в такой тесноте, бытовых конфликтов между нашими семьями было немного. Но старая Баббе со временем становилась все более ворчливой и безумной, будто бремя жизни здесь изнашивало ее.
– Это мое, – возразила я, пытаясь обойти ее.
Баббе повернулась боком ко мне, чтобы пропустить.
– Воровка! – закричала он, думая, что я взяла крендель из наших продовольственных запасов. Я открыла рот, чтобы сказать ей, что это не так. У нас даже не было обважанок; это не та еда, что принес Павел, как я могла ее украсть?
Не успела я ответить, как за спиной Баббе появилась мама.
– Как вы смеете? – обратилась она к Баббе, услышав разговор в туннеле. В последние несколько недель, по мере того как тянулось время и ее беременность здесь, мама стала угрюмой и замкнутой. Казалось, теперь она нашла в себе силы защитить меня.
– Она получает больше еды, – обвинила меня Баббе, тыкая своим скрюченным пальцем мне в лицо. – Либо она крадет, либо поднимается наверх без нашего ведома.
– Это просто смешно! – огрызнулась мама. Хотя она обычно относилась с почтением к пожилой женщине, она не потерпела бы от нее обвинений в мой адрес. Но она перевела взгляд на мой карман, и, увидев кусочек кренделя, ее глаза округлились. Я заметила, как она вспомнила, с каким выражением лица я смотрела на девушку на улице, и поняла, как именно я его получила. Выражение беспокойства на ее лице сменилось гневом.
И все же мама защищала меня:
