Пан Розенберг встал с насиженного места.
– Немцы в туннеле? – Его лицо побледнело.
– Это была полиция, а не немцы.
Мое уточнение никого не успокоило.
– Они пришли за нами. Павел предупреждал, что это может случиться.
– Они ушли, – сказала я, пытаясь успокоить его, несмотря на собственную тревогу. – Они не знают о нас.
– Но они могут обнаружить нас, – запаниковал он, его глаза бегали туда-сюда. – Мы должны уходить, сейчас же, пока они не вернулись. – Его голос сорвался, он почти скрипел.
– Павел никому не расскажет о нас, папа, – заверил Сол, но в его голосе послышалось сомнение. А в глазах отражался такой ужас, которого я никогда не видела.
– Я уверена, он не проговорится, – быстро согласилась мама.
– Павел не выдал нас, – подтвердила я. – Здесь мы в безопасности. – Все тело пана Розенберга обмякло от облегчения. Мы переглянулись с Солом, спрашивая друг у друга, правда ли это. Павел был крепким человеком, и верным. Но никто не знал, что нацисты могут с ним сделать – сломается ли он или нет?
– У нас не будет еды. – Баббе (я не подозревала, что она слушала) резко выпрямилась на кровати. Хотя ее голос прозвучал без паники, как у ее сына, но в широких глазах отражалась тревога. – Как мы сможем выжить без Павла?
Ее вопрос так и повис в воздухе без ответа.
Полиция не вернулась. В следующие несколько дней наше беспокойство только росло. И хотя мы были по-прежнему в безопасности, мы лишились нашего единственного источника питания. Мы ели меньше, чем обычно. Делились крошками, они нам казались пиром, каждый старался не брать больше положенного. Но несмотря на наши старания сэкономить еду, через три дня после ареста Павла все закончилось.
– Что будем делать? – спросила я.
– Что-нибудь придумаем, – ответила мама, пытаясь скрыть беспокойство в голосе. – Нам придется найти другой способ прокормить себя.
– Но какой? – озадачилась я.
Пан Розенберг задумчиво потер бороду.
– Когда мы жили в гетто, поговаривали, что в доме есть человек, который хранит за стеной картофель.
– Если вы скажете, где его искать, я найду, – предложила я, не подумав.
– Выйти на улицу? – не веря своим ушам, спросила мама с лицом, полным ужаса.
– Нам нужна еда, мама. Я могу это сделать.
– Ни за что, – заявила она со всей решительностью, на которую была способна. – Никто из нас, особенно моя дочь, не выйдет из канализации за едой. Нам придется придумать что-нибудь другое.
Время тянулось медленно, а на следующий день мы совсем оголодали. Мы пили воду по чуть-чуть, чтобы унять боли в животе. Я даже представила себе крошечного младенца в материнской утробе, беззвучно плачущего в ожидании пищи, которая не поступала.
Еще одна ночь прошла без еды. Мы с Солом вышли из комнаты, хотя я ослабела от голода, чтобы идти и читать.
– Мой отец прав, – сказал он, когда мы приблизились к пристройке. – В подвале гетто спрятана еда. Не только картофель, но и вяленое мясо. Ты помнишь, как нам иногда давали сушеную свинину? – Я кивнула. Немцы решили жестоко подшутить над нами – давать евреям некошерную пищу. – Мы не могли ее съесть, но я припас ее на случай нужды. Еще там осталось несколько мешков с картофелем, которые можно спасти. Это в многоквартирном доме на Львовской улице, номер двенадцать, за стеной подвала. Если бы только мы нашли способ добраться до него.
– Может быть, моя подруга Элла сможет помочь, – выпалила я, прежде чем подумать и промолчать.
– Девушка с улицы? Ты продолжала с ней встречаться? – В его голосе слышался ужас. Я промолчала. – Но, Сэди, ты же мне обещала.
– Я знаю, знаю. – Я искала оправдание своему проступку, но не нашла его. – Извини. Если я попрошу ее, она сможет достать нам еду.
– Мне это не нравится. Мы не можем ей доверять.
– Я думаю, что можем. Она знает обо мне уже несколько недель и никому не сказала. Зачем ей предавать сейчас? – Он не ответил. Я знала, что он согласится, увидит в Элле друга, как и я. – В любом случае, другого выбора у нас действительно нет.
– Хорошо, – согласился Сол. – Если я скажу тебе точно, где спрятана еда, ты сможешь послать ее.
Я обдумывала идею. Старалась представить себе, как Элла, всегда жившая в роскошном центре города, пытается ориентироваться в руинах разрушенного гетто. Она никогда бы не справилась с этим. – Ее заметят, – сказала я. – И она не знает, как себя вести. Если бы я только смогла оказаться на улице, я пошла бы сама.
Сол округлил глаза.
– Сэди, ты что, шутишь? Канализация – наша единственная надежда.
Выходить на улицу было рискованно, нас ждали арест и гибель.
– Это единственный выход, – сказала я.
– Я бы мог пойти, – предложил Сол. Но когда он произнес это, мы оба поняли, что это невозможно. С его ермолкой и бородой его бы сразу обнаружили. Мне нравилось, что он вызвался помочь, но о его выходе не могло быть и речи. Единственная надежда возлагалась на меня.
И все же он и слышать об этом не хотел.
– Обещай мне, что ты не пойдешь, – сказал он, в его голосе было что-то среднее между приказом и мольбой. Я удивлялась, что он поверил моему обещанию, когда я до этого уже нарушила одно, поговорив с Эллой. Он нахмурил брови. – Я не допущу, чтобы что-нибудь случилось с тобой. – Он протянул руку и коснулся моей щеки. Тогда я увидела его чувства ко мне, глубину привязанности в его глазах. Мы не так давно знали друг друга; невероятно, как сильно мы сблизились. Но во время войны жизнь, казалось, текла с другой скоростью, особенно здесь, когда любой момент мог стать для нас последним. Все чувства были обострены.
Я кивнула. Сол отошел, по-видимому, удовлетворенный моим обещанием. Но я все еще прокручивала события в голове. Я прекрасно понимала, как рискованно выходить на улицу. Но если я этого не сделаю, мы все умрем, мама, мой будущий брат или сестра, Розенберги и я. Другого выхода не было. Следующую ночь я ждала с тревогой, планируя улизнуть из комнаты. Ни Солу, ни кому-либо еще я не сообщила, что собираюсь увидеться с Эллой. Небо за решеткой было серым, и я надеялась, что будет слишком облачно, и света окажется недостаточно, чтобы Сол отправился почитать в пристройку и позвал с собой меня. Но когда остальные готовились ко сну, он подошел ко мне.
– Хочешь пойти со мной? – В последние дни он все чаще искал моей компании, порой делился историями из детства, когда мы шли по туннелям, а иногда просто шагали рядом в задумчивом молчании.
Его приглашение, которое я обычно принимала, теперь вселяло в меня ужас.
– Я бы с удовольствием, но я устала, – ответила я, ругая себя за ту вынужденную ложь. Хотя я солгала лишь отчасти: мы все ослабели от голода.
Удивление на его лице сменилось разочарованием.
