– Я могу что-нибудь сделать? – спросил он.
Вернуться в прошлое. Вернуть мою мать и сестру обратно. Все его благие намерения были бессильны. Я печально мотала головой. Ничего не нужно.
Наступила ночь. Мама должна была уже вернуться. Что-то случилось. Мне нужно было пойти за ней. Но даже если бы я смогла выбраться на улицу, я понятия не имела, где ее искать. Если все прошло хорошо, она наверняка уже добралась до больницы, куда несла мою сестру. Куда она отправилась потом и почему не вернулась, по-прежнему оставалось загадкой.
Три дня без матери превратились в четыре, потом в пять. В основном я оставалась в своем углу комнаты, отваживаясь выходить только за едой или когда приходила моя очередь приносить воду. Дни казались бесконечными. В канализации мама придерживалась привычного распорядка дня; встать и причесаться, почистить зубы после завтрака. Она придумывала уроки и простые игры, чтобы скоротать время. Но без нее установленный порядок разрушился. Я часто дремала, разыскивая во снах свою семью. Я пыталась вообразить, каким был бы следующий урок, окажись мама здесь. Я не осмеливалась писать на маленькой доске, подаренной Павлом, которая хранила последний почерк матери, я хотела сохранить эту частичку навсегда.
– Вставай! – крикнула Баббе одним утром. Почти неделя минула, а я все еще проводила свои дни в основном в постели, в хандре. – Что бы подумала твоя мать? – спросила она. И она была права. Наше крошечное жилое пространство мама содержала в чистоте, а теперь повсюду был бардак, вокруг валялись мои немногочисленные вещи. Мои волосы спутались, а одежда запачкалась.
– Какой в этом смысл? – воскликнула я. Охваченная тоской, я встала и выскочила из комнаты в туннель, к главной трубе, где вода бежала быстро и глубоко. Я посмотрела вниз на бурлящий поток, желая, чтобы течение подхватило и унесло меня в безопасное место, подальше от канализации и войны. Я могла бы шагнуть в него и уплыть к папе. Я представляла, как мы воссоединяемся, хотя и не могла сказать, где именно. Я поднесла ногу к воде и окунула ее, ледяная вода намочила ботинок. Я представила себе темноту, слишком густую и непроглядную, и ощутила, как вода заполняет мои легкие. Могу ли я сдаться или буду бороться до последнего? Может, меня унесет поток вниз по течению, туда, где канализация соединяется с рекой и там меня застрелят. Любой путь сойдет за побег из этой адской тюрьмы.
Я наклонилась вперед, чуть ближе. Но я не могла этого сделать. Внезапно позади меня раздался шаркающий звук. Я повернулась к пану Розенбергу. Он увидел меня у воды, и его лицо, казалось, озарилось пониманием.
– Сэделе, нет. – Имя, которым звала меня мама, вызвало новый поток слез.
Я попыталась объяснить, зачем стояла так близко к краю.
– Придумай что-нибудь получше, – сказал пан Розенберг прежде, чем я открыла рот. Он показал пальцем наверх. – Там, наверху, почти не осталось живых евреев. – Он не потрудился оградить меня от правды, как мои родители, когда я была помладше. Больше не было нужды что-то скрывать. – Мы последние из нашего народа здесь, внизу, и мы живы. Ты в долгу перед родителями, и тебе нужно жить дальше.
– Но ради чего стоит продолжать? – Мой голос прозвучал так жалобно, когда я впервые произнесла эти слова отчаяния вслух.
– Ты должна жить ради своей матери, – ответил он. – В конце концов, она ушла ради тебя.
– Как вы можете так говорить? – возмутилась я, ощущая новую волну боли и потери за словами, что прозвучали грубо. – Она бросила меня.
– Нет, нет, – ответил пан Розенберг. – Она ушла, чтобы спасти тебя. Твоя мать ушла не потому, что ей было все равно. Она ушла, потому что ты и твоя сестра – единственное, о ком она заботилась, и она считала, что ее уход – лучший шанс спасти вас обоих. Ты же не хочешь, чтобы все это было напрасно.
Он продолжил:
– Ты единственная из своей семьи. У тебя есть обязательство жить дальше. – Он был прав. И хотя мое сердце изнывало от боли, я должна крепиться и вести себя разумно ради мамы – так же, как она пыталась вести себя ради меня.
– Моя мать… – Мне все еще было тяжело смириться с тем фактом, что она меня бросила – или игнорировать опасность, в которой она, вероятно, находилась прямо сейчас. – Где она?
– Я не знаю. Но ты обязана жить ради нее, несмотря ни на что.
– Но что, если она не вернется?
Какое-то мгновение я надеялась, что он возразит, что скажет, что этого не произойдет, и станет отрицать эту возможность. Но он не стал лгать:
– Тогда ты обязана жить ради нее, как она бы хотела. Чтобы она гордилась тобой.
Он прав, осознала я. Что бы подумала мама, если бы увидела меня сейчас, неряшливую и разболтанную, забросившую всю ее работу. Я поклялась, что после этого возобновлю режим дня и заставлю себя гулять по туннелю, учиться и содержать себя в чистоте.
Пан Розенберг провел меня обратно внутрь и направился в свой угол комнаты. Мгновение спустя он вернулся и вручил мне книгу.
– Из нашего дома в гетто я унес столько книг, сколько смог.
Я кивнула:
– Как и мой отец. – Эти двое мужчин были так похожи в этом отношении; несмотря на их внешние различия, они могли бы стать хорошими друзьями, если бы им представилась возможность.
Я знала о книгах пана Розенберга – именно там Сол брал те, что мы читали каждый вечер. Его отец, объяснил Сол, просто не мог оставить их и, убегая, настоял на том, чтобы унести несколько.
– Он охранял свои книги в гетто, и только однажды, когда мы чуть не замерзли до смерти, а дров не было, он позволил сжечь одну для растопки, – объяснил Сол. Это был один из немногих случаев, когда Сол видел слезы в глазах своего отца.
Однако за все месяцы, проведенные в канализации, пан Розенберг никогда лично не предлагал мне ни одной из своих драгоценных книг – до сих пор. Я охотно приняла книгу, сборник рассказов Шолома Алейхема. Открыв первую страницу, я пыталась разглядеть слова в тусклом свете.
– Здесь слишком темно, – сказал он извиняясь. – Тебе, наверное, придется пойти туда, к решетке, чтобы почитать с Солом. – Я удивилась тому, что он знает.
– Я всегда хотел дочь, – добавил он. – Надеялся, что если Господь благословит, у нас будет больше детей. Или родится внучка, если бы мой сын Мика дожил до того, чтобы иметь детей. – Его голос дрогнул, когда он увидел перед собой всю череду потерь. Он прочистил горло. – В любом случае, я рад, что ты здесь, с нами.
– Спасибо, – сказала я, удивленная и тронутая его словами.
– Ты должна найти искры радости, это поможет тебе продолжать жить, – добавил он, выпрямляясь.
– Но как? – Мама и моя сестра – они давали мне тут радость. Никого из них нет.
– Найди что-то, что вселяет в тебя надежду, и цепляйся за нее. Это единственный способ пережить эту войну.
В ту ночь я с нетерпением ждала, пока остальные улягутся. Мне не терпелось пойти в пристройку и почитать книгу, которую мне дал пан Розенберг. Я надеялась, что погружение в рассказ подарит мне короткую передышку от постоянной тревоги о маме. Через некоторое время над моей кроватью нависла тень. Это был Сол. Он протянул мне руку, показывая, что я должна пойти с ним. Я взяла книгу пана Розенберга и понесла с собой. Мы отправились в путь в тишине, наши пальцы переплетались. Обычно наши тихие совместные прогулки успокаивали меня. Но ничто не могло унять мою тревогу о матери.
