Опустошенная, я повернулась и пошла обратно по туннелю. Я не могла выбраться, по крайней мере, этим путем. Я вспомнила решетку у собора в Дебниках. Именно там мы с Эллой впервые увидели друг друга. Когда я двинулась в этом направлении, мои сомнения вновь зашевелились: решетка была высоко и находилась недалеко от оживленной улицы. Я не знала, смогу ли дотянуться до нее, и даже если доберусь, меня могут заметить. Но если я хотела найти маму, то это была моя единственная надежда. Я должна попытаться.
Я вернулась по своим следам, минуя комнату. Наконец я добралась до другой решетки. Я подняла глаза, желая увидеть над собой лицо Эллы, как это часто бывало. Но, конечно, там было пусто. Она не ждала меня. Я неуверенно огляделась. Затем заметила зазубренные металлические выступы вдоль одной из стен. Должно быть, работники по ним забирались в канализацию и вылезали из нее. Я поставила ногу на первую ступеньку и потянулась вверх, но стены были скользкими, и я изо всех сил старалась не поскользнуться. Я медленно поднялась на второй выступ, затем на третий. Осторожно, чтобы не упасть, я протянула руку и нажала на решетку канализации, молясь, чтобы она не была закрыта, как другая.
Решетка скользнула в сторону. Я выглянула из-под земли и огляделась в обоих направлениях, убеждаясь, что никто в переулке меня не видит. Затем, собрав все силы, я выбралась из канализации и очутилась на улице.
Я снова оказалась наверху. Только на этот раз я была сама по себе.
19
Элла
Сэди исчезла.
Или это были лишь мои опасения, когда одним теплым июльским утром я шла к реке. Прошло две недели с тех пор, как я видела ее в последний раз. С прошлого воскресенья, когда мы вместе искали еду, а потом она вернулась обратно под землю, прошла неделя, и я отправилась к канализационной решетке у реки в наше обычное время. Когда Сэди в тот день не появилась, я предположила, что она задержалась, и ждала до последнего. Решетка выглядела слегка приоткрытой, будто кто-то сдвинул ее и вернул на место. Я подумала, не оставила ли я ее так в ту ночь, когда помогла вернуться в канализацию. Но потом я вспомнила, что поставила решетку прямо в отверстие и проверила, что она выглядит нетронутой и никто с улицы не заметит. Нет, ее точно двигали. Поправляя решетку, я молилась, чтобы никто с улицы не спустился вниз. Но точно сказать я не могла.
Когда я приблизилась к мосту, толпа пешеходов стала гуще, привычный поток утреннего движения почему-то изменился. Впереди полиция воздвигла нечто вроде баррикады, заставляя толпу встать в очередь. Я молилась, чтобы это не оказался очередной актион, как тогда, когда на моих глазах женщина прыгнула с моста с двумя детьми. Но полиция, казалось, не спешила, как в тот день, действовала по протоколу и весьма эффективно. Контрольно-пропускной пункт, догадалась я, когда они начали проверять документы у каждого, кто пытался пересечь мост. Эта мысль тревожила чуточку меньше, чем актион. С начала войны полиция устанавливала КПП по всему городу в произвольном порядке, проверяя документы обычных поляков, допрашивая о любых нарушениях. Но теперь это случалось все чаще, а причины для допроса выглядели более самовольными.
Мужчина передо мной в очереди двинулся вперед, и я пошла за ним, вытаскивая свое удостоверение личности у КПП.
– Кеннкарте? – спросил меня полицейский. Когда я протянула ему удостоверение личности, сердце забилось чаще. Мои документы были в порядке, а марки, раздобытые Анной-Люсией у немцев, позволяли мне свободно передвигаться по городу. Но это не помешало бы полиции усомниться в цели моего похода в Дебники.
Полицейский оторвал взгляд от удостоверения и оценивающе уставился на меня. Я приготовилась к допросу, который наверняка последует. Затем он так же быстро вернул мне удостоверение.
– Идите, – рявкнул он, жестом приглашая человека позади меня подойти и пройти проверку. Я засеменила дальше, едва сдерживаясь, чтобы не убежать.
Через несколько минут я добралась до дальнего берега реки. Я оглянулась на КПП, опасаясь, что полиция сможет разглядеть решетку канализации. Но, к счастью, КПП отсюда уже не просматривался. Однако у воды играли дети, кормившие уток, и мне пришлось подождать поодаль, пока они уйдут. Наконец путь был свободен, и я двинулась к решетке. Уже было одиннадцать тридцать, наше запланированное время встречи прошло, и, подходя к решетке, я ожидала увидеть карие глаза Сэди, глядящие на меня снизу вверх, полные надежды. Но ее там не было. Я встревожилась. Один пропущенный раз считался нормой, небольшим отклонением – причин не прийти было много. Но два раза подряд означали: что-то не так.
Я знала, как важны были для нее наши встречи. Она не могла просто отказаться от них. Кроме того, ей нужна была еда, виновато подумала я, сожалея, что в то утро я ничего не смогла взять из дома без риска быть замеченной.
Сэди не явилась. Что-то случилось. В голове пронесся десяток самых страшных сценариев. Ее могли арестовать или она утонула, как ее отец. Конечно, все может быть не так плохо, подумала я. Вероятно, она ухаживает за матерью или еще кем-нибудь под землей. Возможности выяснить не было.
Если только я не спущусь сама в канализацию. Я села на колени у решетки, в животе скрутило, когда я попыталась заглянуть под нее. Но пространство окутывала тьма. Я не знала, как Сэди справлялась с этим день за днем. Все было не так уж плохо, не раз говорила она. Канализация была для нее убежищем, спасением. Ей пришлось привыкнуть к ее невозможным условиям. Однако, глядя в дыру, я ни на секунду не могла представить, что спущусь туда. Больше всего меня пугали не грязь и не канализационные воды, унесшие, как она рассказывала, ее отца.
Больше всего я боялась тесных пространств. «Клаустрофобия» – так называл этот страх мой брат Мачей.
Мои мысли вернулись к детскому кошмару, когда меня заперли. Это был не просто кошмар, внезапно поняла я, а всплыл кусочек воспоминания. Когда мой отец был в командировках, Анна-Люсия могла быть невообразимо жестокой. Она не била меня, но у нее были другие методы, например, не кормить меня день или полтора. Наша кухарка, Ольга, в то время тайком подкармливала меня остатками еды, втайне от мачехи, чтобы я не упала от голода в обморок. Однажды, когда я испачкалась, играя на улице, Анна-Люсия заперла меня в шкафу, набитом дюжиной меховых шуб. Застряв среди этих шкур мертвых животных, я не могла дышать. Я закричала, но мех заглушал мой голос. Я представляла, как воздух заканчивается и я медленно задыхаюсь, а никто об этом не догадывается. Я пробовала открыть дверь, но она была заперта. Прошло четыре часа прежде, чем Ольга догадалась, где я, и освободила меня, вспотевшую и заплаканную. Анна-Люсия уехала в город, и неизвестно, как долго она продержала бы меня там, не приди мне на помощь Ольга.
После того дня я больше не могла находиться в тесном пространстве. И сейчас не могла спуститься в канализацию. Я отступила назад, стыдясь своей трусости.
Вдалеке часы пробили половину двенадцатого. Для Сэди уже было слишком поздно. Я стала уходить от берега, но потом замешкалась. Мост все еще был забит пешеходами на КПП, так что смысла возвращаться домой сейчас не было. Я взглянула на дорогу, ведущую к площади в Дебниках, и на возвышающиеся над ней шпили костела Станислава Костки. Внезапно я вспомнила о другой решетке. Я не возвращалась к канализационной решетке за костелом с тех пор, как мы с Сэди договорились встречаться на берегу реки. Решетка в Дебниках была ближе к тому месту, где под землей жила Сэди, и, вероятно, спустившись туда, я смогу ее отыскать. Шансов было мало, но искать больше было негде. Я шла по берегу реки в сторону промышленного района, ставшего мне знакомым после частых визитов. Я добралась до переулка и, убедившись, что за мной никто не наблюдает, подошла к решетке. И там меня тоже ждала темнота. Сэди под ней не оказалось.
