«О, Боже! Не было печали! — промелькнуло в голове няньки. — Только зажили по-людски, и тут опять вся эта беготня! Курьер какой, или вести плохие?»
На Агафью нахлынули недобрые предчувствия. Она отвыкла уже от этой петербургской суеты, от неожиданных исчезновений хозяина, который имел обыкновение пропадать по делам службы порой неделями, от его таких же внезапных появлений, от всех этих ночных вестовых с телеграммами и слёз своей милой Танечки.
Коридор наполнился звуками — сначала скрипнула петлями тяжёлая входная дверь, затем размеренные, сильные удары каблуков о пол.
— Татьяна Борисовна! Лёня!
«Чтоб у тебя перьями горло поросло!» — выругалась про себя Агафья, ринувшись в коридор. Ещё немного, и девочка проснётся окончательно, и тогда весь оставшийся день до самого вечера будет неспокойным.
— Есть кто? Куда все подевались? — зычный басок гостя Агафья узнала сразу. Со всей присущей ему бесцеремонностью в дом ворвался старинный друг и сослуживец хозяина — капитан второго ранга Завадский. Именно за эти гусарские выходки и громкий голос няня, будучи образцовой хранительницей очага, возненавидела его с первых дней знакомства.
Александр Александрович оттрубил на флоте почти два десятка лет. Турецкая кампания прошла для него сплошь в героических приключениях, чему служил убедительным доказательством Георгий IV степени на левой стороне его парадного мундира. У всех девятнадцати флотских офицеров, удостоенных такой чести в ту войну, значилось в наградной грамоте: «За личный подвиг».
Суть этого подвига Завадский не то чтобы скрывал, но в рассказах не усердствовал. При турецком десанте в Сухуме в рукопашной перебил дюжину османов, бешено орудуя налево и направо кортиком. Как выжил — и сам не понял. А Сухум тогда вынужденно оставили, и воспоминанием о той схватке среди пальм и кипарисов на каменном побережье Абхазии в мае семьдесят седьмого Александр Александрович совершенно не дорожил.
Другое дело — Балтика. Тут и ветер роднее, тут море свеже́е, Петербург рядом, и многострадальной супруге Екатерине Алексеевне жить и дышать спокойней. По какой-то, только ей известной причине госпожа Завадская после перевода Саши в Кронштадт на броненосец, а затем вообще — на Константиновскую батарею, искренне уверовала, что её супруг теперь точно исчерпал лимит шрамов от пуль. В семье воцарились спокойствие и размеренность, свойственные жизни при штабных гарнизонах. Но стоило Александру Александровичу выйти в отставку с правом ношения мундира и ежегодным содержанием, как они в одной из петербургских рестораций повстречали его старинного друга по морскому училищу Лёню Лузгина. И закрутилось-понеслось с новой силой.
— Уж куда тебя несёт нелегкая? — вскинув руки к небу, причитала дома Екатерина Алексеевна, когда капитан нежданно получил с министерским курьером депешу, но Александр Александрович только лишь отмахнулся, не сказав ни слова. Трижды перечитав послание, он успел составить для себя краткий план действий. Перед ним стояла задача разыскать адъютанта Лузгина, отправленного в отставку в прошлом году, и срочно доставить его лично к князю Алексею Борисовичу Лобанову-Ростовскому, прибывшему в Петербург из Лондона по делам государственной важности.
Две ноты смутили Завадского в этой депеше. «Доставить» — значило ли это, что он должен был арестовать своего лучшего друга? Полномочий таких у него не имелось, для того жандармы существовали или следственная часть, к примеру, но прямого такого указания в тексте не писали. И «дело государственной важности». Было ли оно причиной вызова Лузгина к князю, или же сам Алексей Борисович имел минимум времени для пребывания в столице? Не навредит ли он сейчас своим рвением лучшему другу? В любом случае времени на раздумья совершенно не было, да и авантюрный склад характера капитана Завадского таких не предполагал. Адъютант Лузгин — человек полностью другого, аналитического склада характера, триста раз ему указывал, что горение сердца хорошо только при любовной страсти да при рукопашной. Оба аспекта Александр Александрович уже ощутил в полной мере, но контролировать запал души так и не научился. Жизнь отставного офицера ему была ой как не по душе!.. Несмотря на почтенный возраст (Завадскому исполнилось сорок один, и он был на год младше адъютанта), герой турецкой войны пребывал в образцовой физической форме и в прямом смысле искал себе приключений на оное место.
— Александр Александрович! — Агафья вышла из детской навстречу гостю, положив кулаки на свои широкие бедра и раздвинув в сторону локти. Так жёны встречают своих запоздавших и нетрезвых мужей. — Вы имейте воспитание! Что ж вы расшумелись-то, словно кучер на подпитии?! Сонечка засыпает, да и Татьяна Борисовна прилегла в своей спальне наверху.
— Да я ж просто ищу кого-нибудь, — стушевался офицер.
— Говорю же, хозяйка в опочивальне, Леонид Павлович с мужиками в ночное пошёл. Волк появился у нас. Если повезёт, с рассветом, может, и вернутся. На болотах они. — Тон Агафьи не подразумевал каких-то дальнейших объяснений, тем более что через закрытую дверь детской комнаты отчётливо слышался надрывный детский плач. — Эх, Александр Александрович! Обождите в зале! Сейчас уложу и выйду!
Няня в сердцах махнула рукой и указала на дверь в гостиную, куда сей же момент обязан был проследовать нежданный гость. Сейчас она была в доме хозяйкой, и её не важно, что перед ней дворянин и морской офицер.
— Я понял, понял… Приношу свои извинения… — Завадский, державший в правой руке фуражку, настолько смутился, что Агафья была вынуждена сдержать улыбку — она лишний раз убедилась, что имеет вес и авторитет в этом доме.
— Не жури его, Агафья… Ты же знаешь, за всей шумностью нашего дорогого Александэ́ра скрывается добрая и справедливая душа. Проходите в гостиную, Саша, няню лучше не сердить… — Татьяна Борисовна, накинувшая на плечи шаль, спустилась со второго этажа на шум прибывшего экипажа.
Завадский по-военному чётко, но удивительно тихо щёлкнул каблуками в знак полного повиновения. Агафья, удовлетворённая результатом, отправилась заниматься маленькой Софьей Леонидовной. Татьяна Борисовна, поёживаясь от прохлады, пригласила гостя присесть на диван, что занимал всё свободное место справа от большого чёрного рояля.
— Я готов сквозь землю провалиться, Татьяна Борисовна, — виновато пробормотал Завадский. — Никак не могу свыкнуться, что в вашем доме теперь уставные манеры не в почёте.
— Кофе желаете, друг мой? Или чарочку с дороги? Агафья чудную настоечку на травах намедни откупорила… — Хозяйка говорила тихо, с некоторой прохладой в голосе. Слова эти скорее можно было рассматривать как обязательное проявление вежливости и гостеприимства.
Ничего хорошего от столь внезапного визита Завадского она не ожидала. Капитан до сих пор всегда прибывал исключительно по какому-нибудь поводу, всегда с супругой, с корзинами, полными провизии, имея в своём багаже не один ящик хорошего шампанского. Сейчас Татьяна Борисовна видела перед собой не друга семьи Сашу, а озабоченного и явно куда-то торопящегося морского офицера.
Своим ласковым Лео Татьяна дорожила с первого дня. Даже тогда, когда и не смела помышлять оказаться в его объятиях. Сердце барышни из Смольного стало отбивать непривычно учащённые ритмы, как только она его увидела.
