— Чего изволите? — На звук колокольчика, потревоженного входной дверью, из-за тяжёлой парчовой занавески за прилавком появился услужливого вида человек в жилетке и нарукавниках.
— Я бы… — Ерёмин окинул взглядом полки, уставленные рядами пузатых бутылок.
— Прошу простить за навязчивость… Если планируете провести вечер с дамой, то рекомендую «Каше блан». Изысканное шампанское. Только получили. Прямиком из Европы, извольте… — Мужчина за прилавком ловким отработанным движением надел белые перчатки, и через несколько секунд Ерёмин разглядывал перед собой бежевую этикетку с чётко пропечатанными зеленоватыми буквами. — И денег попросим совершенно немного…
Георгий Саввич продолжал увлечённо изучать содержимое полок и переключил своё внимание на коньячные ряды. Человек тут же отреагировал на интерес гостя, который не заметил, что у него за спиной зазвенел колокольчик и продавец кому-то почтительно кивнул.
— Коньячок желаете-с… Можем предложить «Шустов», можем французские марки, в зависимости от повода…
— Господин зайдёт к вам завтра… — Ерёмин услышал за спиной знакомый басистый голос с итальянским акцентом. — У него неотложные дела. Отложите две бутылки самого лучшего «Шустова», вот вам деньги, сдачи не нужно.
«Он обращается со мной как с каким-то щенком! Будто я нищий студент!» — мысленно возмутился Ерёмин.
Дознаватель Третьего отделения, почувствовав себя оскорблённым, резко развернулся, чтобы высказать в лицо итальянцу всё, что накипело за многие месяцы его хамского и беспардонного поведения, но встретил обезоруживающую улыбку во всё лицо.
— Георгий Саввич, не обессудьте… Не хотел обидеть, — негромко произнес Джованни. — Есть небольшое дельце… Ехал по Литейному, тут смотрю — вы заходите в торговый дом, — думаю, точно! Я же забыл своему другу важную новость сообщить! Какая удача, что мы встретились!
Джованни увлёк Ерёмина к выходу, крепко подхватив того под локоть:
— Я вас подвезу, куда изволите, побеседуем по дороге…
Острый и неожиданный приступ головной боли вызвал у Георгия Саввича такое головокружение, что он с трудом смог ступить на подножку экипажа. Забраться в тёмное нутро кареты Ерёмину удалось только с помощью Джованни, так и не отпустившего его локоть. Если бы скудный свет фонарей, проникавший сквозь окно внутрь, упал прямо на лицо дознавателя, то Джованни, несомненно, заметил бы мертвенную бледность своего спутника.
Усевшись на диване напротив, итальянец снял цилиндр, положил его рядом с собой вместе с тростью. Карета тронулась, резко преодолев сопротивление глубокого снега, и этот толчок заставил Ерёмина недовольно поморщиться.
— Для чего этот театр? Я же просил вас ни в коем случае ко мне не подходить, что бы ни случилось. Для этого есть Бриджид, и то, если я этого сам захочу! — вспылил дознаватель, резкими судорожными движениями потирая виски.
Итальянец рывком сдёрнул перчатки, расстегнул две верхние пуговицы пальто и снисходительно кивнул. Этот хлипкий молодой человек интеллигентной внешности всегда вызывал у него с трудом скрываемое раздражение — начиная от манеры разговаривать высоким голосом в приступе волнения и заканчивая редкими, но глубокими шрамами от оспин на лице. Подрагивание кончиков пальцев в ответственный момент выдавало в Ерёмине дилетанта в шпионском ремесле, и Джованни, изредка наблюдая этот тремор, каждый раз задавался вопросом — по какой причине начинающий революционер выбрал для себя самое сложное и рискованное ремесло — шпионить в Третьем отделении.
— Джорджио… Встречаясь с вами, я тоже рискую, но при этом самообладания не теряю. Мой кучер долго ехал за вами. Слежки не было. Так что успокойтесь. — Джованни предпочитал обращаться к Ерёмину на итальянский манер. Русское имя Георгий давалось ему с трудом.
— Я Бриджид сказал всё, что знаю на настоящий момент. Что вам от меня ещё нужно? — дознаватель сорвался на такой знакомый Джованни фальцет.
— Спокойно, спокойно… — Импресарио двумя пальцами отодвинул край занавески и в узкую щель взглянул в окно. Жест этот оптимизма Ерёмину не добавил — ему и так повсюду мерещились шпики, он постоянно боролся с желанием обернуться, что к концу дня доводило его до крайнего морального истощения. — Наша оперная звезда несколько встревожилась после вашего последнего сообщения о завтрашнем событии, а ей нужно беречь голос. Через час у неё выход на сцену. В главной партии. Требуются самообладание и полная концентрация. Поэтому я перед вами, мой друг. Мы решим эту проблему сами, не так ли?
Георгий Саввич выглядел как гимназист перед директором. Опираясь на обе руки, он сидел на диване кареты, но при этом постоянно раскачивался из стороны в сторону, не в силах скрыть нервное напряжение.
— Что я должен решать? Что? — истерично вскрикнул Ерёмин, взмахнув руками, словно обиженный подросток, но Джованни тут же пресёк этот нервный приступ. Импресарио неожиданно легко для своего тучного телосложения сделал со своего места рывок вперёд, схватил короткими пальцами лацканы шинели своего спутника и встряхнул его с такой силой, что молодой человек ударился затылком о заднюю стенку кареты и потерял фуражку.
— Bastárdo!
[35] Я сказал — успокоиться! Ведёшь себя, как… Моя солистка — и то себе такого на людях не позволяет! — прорычал Джованни с итальянским акцентом прямо в лицо Георгию Саввичу. Специфическая смесь запахов вина, какой-то еды и кёльнской воды ударила в нос дознавателю, и от этого у него к горлу подкатил комок.
Ерёмин дышал глубоко и часто, пытаясь унять сердцебиение и избавиться от противной смеси ароматов в носу. Он многократно проклял тот день, когда согласился из обычного писаря пойти в дознаватели, выполняя поручение своих товарищей по революционным идеям. Ладно бы единомышленники, но какое отношение к их прогрессивным идеям имеют эти итальянцы, с которыми приказал работать комитет?
— Кто этот человек, которого завтра привезут на допрос? — как ни в чём не бывало спросил Джованни, откинувшись на спинку своего дивана.
— Профессор из Одессы! — Ерёмина раздражало, что он вынужден повторять ещё раз то, что вчера рассказал Бриджид. — Его взяли за организацию подписки в пользу народовольцев. К нам этапируют для дознания по приказу генерала Дрентельна. Это всё, что мне известно. По телеграфу уголовное дело не передают.
Импресарио некоторое время пребывал в раздумье, о чём свидетельствовал его сосредоточенный взгляд, направленный в сторону колыхающейся занавески. Затем итальянец будто принял какое-то решение, хлопнул руками по коленям, сменил выражение лица с каменного на благожелательное и обратился к Ерёмину:
— Давайте рассуждать хладнокровно…
Георгий Саввич такой возможности не имел. В висках били маленькие молоточки, пальцы продолжали предательски дрожать, несмотря на то, что он до боли в суставах их сжал, во рту появилась неприятная сухость.
