«Если он здесь занимает место в рамке, то есть надежда, что я буду услышан… Постарел старик Победоносцев… Сколько я его не видел? Десять? Пятнадцать лет?» — промелькнуло в голове Михаила Дмитриевича.
Слева секретер с ящиками в четыре ряда, на нём стопки папок с цветными закладками. Абсолютно вплотную — белый журнальный столик, на котором развёрнуты в виде книжечек три фотографии августейшей семьи. За спинкой невысокого рабочего кресла от пола в четыре ряда одна на другой полки, забитые какими-то книгами. На полу цветастый ковёр азиатского происхождения с высоким ворсом.
— Рад приветствовать вас в своей берлоге, генерал. Садитесь сюда. — Государь подвинул небольшое кресло, что стояло напротив его стола поближе, и подал Скобелеву свою громадную руку. Рукопожатие оказалось крепким, стальным. Недаром ходили слухи, что завязывать кочергу в узел — любимая царская забава.
«Похоже, ураган прошёл мимо, но следует быть начеку», — подумал генерал, присаживаясь в указанное место.
— Кухмейстер квасу вчера процедил. Отменный получился! — Александр Александрович, не дожидаясь ответа, дёрнул шёлковый шнурок, и один из арапов почти мгновенно появился в кабинете. — Квасу подай нам. Того, что вчерашний.
В ответ последовал лишь молчаливый кивок. Похоже, темнокожие охранники были обучены понимать язык, но отвечать от них не требовалось.
— Ну что, Михаил Дмитриевич, как оно, из Парижа да по морю? Не слишком утомительно?
— Из Дюнкерка на парусном пароходе до Гётеборга, а потом на перекладных. Судя по приказу миновать Германию, мне следовало быть внимательным. Менял маршрут, что тот заяц под прицелом. Петлял до самой границы.
По первому же вопросу государя Скобелев понял, что о его маршруте царь озаботился лично.
— Что там в Париже, Михаил Дмитриевич? Я в своей любимой провинции света белого не вижу, но может, оно и к лучшему. Послы сами приезжают в случае чего. Так а от них разве что-нибудь прознаешь? Такое… — Царь махнул рукой. — Реверансы, задранные подбородки, казённые речи…
— Да всё у них как обычно, ваше величество. На улицах моды, шляпки, студенчество дышит воздухом свободы, речи крамольные в моде, как всегда. Ничего нового. Родина революции. В начале года, в январе, биржа рухнула, так они-то не сильно расстроились… Так… Несколько брокеров в Сену спрыгнули, но это мелочи. Круассаны от того твёрже не стали. — Михаил Дмитриевич почувствовал, что аудиенция пошла совершенно в неофициальном тоне, позволил себе выразиться пространно, что обычно в присутствии высоких лиц было ему не свойственно. Тем более царь был одет в серую косоворотку, широкие штаны, удобные для дома, и кожаные туфли. Похоже, что на сегодня никаких других визитов официальных лиц он не планировал. Между тем насколько искренним было благодушие императора, генерал ещё не разобрался.
— Интересно, интересно… Насколько глубоко их поразила эта биржевая неприятность? — заинтересованно спросил его величество, потянувшись к коробке с турецкими папиросами. После того, как раскрытую коробку царь протянул в сторону генерала, тот окончательно понял, что прибыл не на казнь, а для какого-то деликатного разговора.
Одним щелчком из факела, который держал над собой бронзовый брандмейстер
[40], гордо стоявший на письменном столе, был высечен огонь, и собеседники прикурили. В тот же момент появился и арап, балансирующий с подносом на одной руке, где по центру стоял большой графин кваса с двумя глиняными кружками по бокам. После того, как кружки были наполнены на две трети, графин с подносом перекочевал на журнальный столик, а сам арап безмолвно подошёл к одному из трёх небольших окон, смотревших в разные стороны света, и открыл его настежь.
— Я не мастер в спекулятивных делах, ваше величество. Я военный. Из газет парижских понимаю, что удар этот был большой, — произнёс Скобелев, затягиваясь. Густой аромат турецкого табака на мгновение напомнил ему Балканскую кампанию, когда в Плевне в списке трофеев оказалось полтора десятка мешков отменного табачного листа.
Однако генерал тут же поймал себя на мысли, что это не дружеский вечер воспоминаний, и нить диалога следует поддерживать, после чего невозмутимо продолжил:
— Банк Франции потратил достаточно крупную сумму, чтобы удержать дела на плаву. Пока там радости у них мало, но вы же знаете французов. Это племя печалится только тогда, когда совсем закрома пусты или враг на Елисейских Полях. Им бы рушить да по улицам с факелами бродить, а там — трава не расти.
— Да, да… — согласно кивнул император, выпустив в низкий сводчатый потолок сизую струю. Если бы арап не открыл окно, через пару минут в кабинете дым резал бы глаза. — А как думаете, Михаил Дмитриевич, долго банк их протянет при таких расходах? А как же ежегодные растраты? А как же армия и флот?
— Не возьмусь быть пророком, но этот вопрос они не запустят. В уме имеют Германию, одновременно лавируют с англичанами. Как и везде в Европе: говорим одно, делаем другое. Французы союзников не имеют. Канцлер как паук — вокруг Парижа кокон плетёт, чтобы запереть их в дипломатическом смысле. Ему бы хорошо, если они там, в центре Европы, как-то сами с англичанами всё поделили. Без нас и без французов.
Скобелев неожиданно резко повысил голос, зажёгся, будто мысль его должна была вот-вот получить продолжение, но тут же осёкся.
Заметив некоторое смущение на лице генерала, Александр Александрович потушил в большой хрустальной пепельнице папиросу и откинулся на спинку кресла, чтобы продолжить тему в непринуждённой обстановке:
— Когда вы говорите о Германии, вы Бисмарка имеете в виду или дядюшку Вилли?
[41]
— Конечно, речь о Бисмарке… Император Вильгельм сейчас в Германии подобен вашим по́лкам с книгами. Полон мыслей и идей, но кто будет это реализовывать? А мы им уступаем да уступаем…
Скобелев поймал на себе заинтересованный взгляд государя.
— Вам, Михаил Дмитриевич, наверняка было бы интересно узнать, какой эффект произвела ваша лекция в Париже для сербских студентов…
В кабинете повисла пауза, генерал понял, что царь перешёл к сути разговора.
— Гирс, как мог, нивелировал эффект, которого вы так блистательно добились одним выступлением. Как там вы сказали?..
«Ах вот оно в чём дело!» — подумал Скобелев, напрягая спину. Последнее время она нестерпимо болела. Любовь к коням и верховой езде всё чаще давала о себе знать острыми уколами немного выше поясницы.
Александр Третий продумал предстоящий диалог с народным фаворитом так, чтобы генерал не имел возможности сразу понять главную тему аудиенции. Новый государь быстро учился. От него такой прыти в вопросах дипломатии мало кто ожидал.
Только оказавшись на троне волей стечения обстоятельств, Александр Александрович в полной мере ощутил всю тяжесть этой ноши. Отец на момент своей гибели пребывал в полном расцвете сил. Это та пора, когда мужчина уже умудрён опытом, но ещё имеет желание и возможность построить планы и воплотить их в жизнь без множества всех этих назойливых советчиков.
