– Но ведь иногда такие люди сотрудничают с мерзавцами вроде тех полицейских, – предположил я.
Я пытался разозлить Ламонта, выбить его из той игры, которую он вел. Но он лишь усмехнулся.
– Вы думаете, он организовал детский клуб, лишь бы переманить к себе беспризорников, чтобы насолить бандитам, лишив их живого товара? Так играют только белые, чувак. А мы, семь братьев и сестер, хотели только одного – помочь тем бедным ребятам. Если вы были копом, то вам это известно.
Я-то как раз в этом сомневался, но сейчас меня поразило, что Ламонт, кажется, говорил чистую правду.
– Если вы были такими бедными и невинными, то как же вы оплачиваете хотя бы этот пансионат? – поддел я его. – Тут небось местечко стоит под тысячу долларов в неделю.
– Тысячу триста шестьдесят пять, – поправил он.
– И откуда деньги? Выиграли в лото?
– Мистер Оливер, я игрок, но не дурак. Я купил пожизненную медицинскую страховку после того, как мой брат Эндрю умер прямо у нас дома от рака легких. Он умирал семнадцать месяцев. Все это время я, он и его жена Иветти жили в одной комнате – моей. Так что здесь почти Диснейленд.
– Если вы с Братством не составляли полицейским конкуренции, то отчего же они на вас так накинулись?
– А почему вообще американцы идут на войну? – спросил он. – Мы мешали их бизнесу. Мы проводили беседы с мальчишками и девчонками, которыми они торговали, устраивали демонстрации у магазинов, которые они контролировали. Мэнни нанял адвоката, чтобы судиться с городом. Он-то думал, что это поможет нам спастись от репрессий, – Ламонт хрипло засмеялся. – Мистер Мэн был оптимистом… нет, даже не так, он был идеалистом. Он верил в то, что делал, и нас вдохновлял на веру в то же самое.
– Кто был адвокат, которого он нанял? – уточнил я.
– Роуз Хупер.
– Из Манхэттена?
– Была. Теперь она, наверное, в аду заседает в суде.
– Ее убили?
– Говорят, ограбление, – он снова посмотрел на меня. – А вы что скажете?
Мне, как бывшему полицейскому, верить Ламонту очень не хотелось. Таких, как он, я выслеживал, арестовывал, допрашивал, а если они упирались – запугивал. Но я немало повидал прожженных лжецов. И он не был похож ни на одного из них.
– Мистер Чарльз? – к нам подошла женщина лет тридцати, но выглядела она моложе.
На женщине было зеленое платье, белый свитер с оборками и черные туфли на высоком каблуке. Макияж был выполнен очень тщательно. В уголках ее глаз поблескивали крохотные золотые искорки.
Типичная представительница «белого» Нью-Йорка, она, по-видимому, не испытывала совершенно никакого дискомфорта, находясь на веранде наедине с нами, двумя чернокожими мужчинами.
– Мисс Горман, – проговорил Ламонт, – пожалуйста, познакомьтесь с мистером Джо Оливером. Он раньше был полицейским.
Опять-таки, будучи типичной представительницей «белого» Нью-Йорка, эта дама вовсе не должна была любить людей моей профессии.
– Что вам нужно от мистера Чарльза?
– Я…
– Он пришел сюда узнать, не подставили ли нас с Мэнни, Лоретта.
– Вы расследуете дело Ламонта? – спросила она.
– Не совсем, – признался я. – Я пытаюсь выяснить, не было ли обвинение Мэна несправедливым.
Я уже привык к недоверию, скользнувшему в ее взгляде.
– Мы с мисс Горман собираемся взять по хот-догу, мистер Оливер, – сказал Ламонт. – Мы выбираемся в город не реже чем раз в неделю.
– Так вы, ребята, друзья?
– Я была здесь волонтером, пока не получила работу в Госпитале милосердия, – пояснила она. – Тогда-то мы и стали вместе ходить за хот-догами на ланч.
Неудивительно было, что молодая женщина очаровалась Ламонтом. Женщин совершенно необязательно впечатляют только положительные мужчины. Им нужно то же, что и большинству мужчин, – чтобы кто-то понимал и разделял их желания и страхи, и необязательно именно в такой последовательности.
– Что ж, – сказал я, отрываясь от парапета, – значит, не буду вам мешать, ребята.
Я уже почти дошел до двери, когда Ламонт окликнул меня:
– Оливер.
Я обернулся и увидел, что он что-то пишет на крохотном столике, которым было оборудовано инвалидное кресло.
Когда я вернулся к нему и его девушке, он сказал:
– Я вам верю.
– А?
– Много полицейских, адвокатов и прочей шушеры спрашивали меня о Мэнни. И все хотели знать, что он сделал такого, чтобы можно было его за это прижать. Ну, знаете, не украл ли он, к примеру, банку томатной пасты в супермаркете. И если украл, то уж точно – убийца. Я всех их послал в известном направлении. А вы задаете правильные вопросы. И даже если я вам не нравлюсь, чувство уважения вам не чуждо.
Комплимент странным образом напомнил мне о Мэле.
– Возьмите, – он протянул мне листок бумаги, на котором были написаны адрес и телефон.
– Миранда Гойя. Единственная девчонка из тех, что мы спасли, местонахождение которой мне известно. Не звоните ей, я сам позвоню. Можете пойти к ней завтра днем или позже. Мэнни жизнью своей рисковал, чтобы спасти эту девочку. Она за него горой встанет.
Я прочел адрес, секунду подумал, и бровь моя хмуро поползла к переносице. Я пытался понять, сумел ли я убедить Ламонта в своих намерениях или же он меня подставляет.
– Слушай, братец, – проговорил игрок. – Если б я думал, что ты мухлюешь, я бы тебе просто ничего не сказал. Мне неохота видеть свою единственную рабочую руку в наручниках ради того, чтобы подставить какого-то бывшего полицейского, которого я даже не знаю.
– Вы что, мысли читаете, мистер Чарльз?
– Лучше. Я читаю людей.
Глава 21
Возле дома я оставил машину на маленькой подземной парковке, места на которой охотно сдавал в аренду Кристоф Хэйл, а потом еще раз пересек Бруклинский мост, но уже пешком.
Был полдень, и пешеходов сновало немало. Тротуар был поделен на зоны: на одной стороне властвовали пешеходы, по другой со свистом проносились велосипедисты. Места не хватало и тем и другим. Даже будь тут просторнее, туристы подобных правил никогда не понимают. Они так и норовят встать на дорожке для велосипедистов, чтобы сделать красивое фото или насладиться видом. И опять же, есть особые привилегированные индивиды, которые искренне полагают, что у них столько же прав находиться на велосипедной дорожке, как, собственно, у велосипедов.
Я твердо держался пешеходной стороны, категорически отказываясь уступать дорогу парочкам или компаниям, которые не понимают или не уважают правил. Я вот люблю правила. Следуя им, я в который раз убеждаюсь, что я цивилизованный человек.
