Всего час спустя я получил сообщение, что наркоман по прозвищу Паленый – регулярный посетитель ночлежки «Хлеб и мед» на авеню С в Ист-Виллидже.
Когда оно пришло, я был уже на Седьмой авеню в Вест-Виллидже. Сидел и ждал у павильона безымянной гадалки.
Через стеклянный фасад мне было видно небольшую комнату, оформленную в красных тонах. Там были разнообразные кристаллы, два стула, обитых плюшем, пятнистая кошка и фотография какого-то лысеющего большеносого человека в рамке.
Я зашел внутрь, и меня тут же окутал приторный запах, очень знакомый, но я не мог вспомнить, что это за аромат. Электронная система возвестила о моем приходе одинокой трелью жаворонка, призывающего старого друга или новую возлюбленную.
Из-за красных портьер появилась плотная бледная женщина в зеленом наряде, отделанном крохотными круглыми зеркальцами.
– Вам кого? – осведомилась она.
– Валета, – ответил я.
Лицо женщины и без того было неприязненным, а теперь она прожгла меня сердитым взглядом.
– Скажите ему, что это Шеймус из Саутсайда.
Она скривилась, но все-таки ушла обратно за портьеру.
Я ждал и размышлял о том, какой тюремный срок будет мне светить, когда я закончу свои расследования.
Но тут женщина отдернула портьеру и, не входя в комнату спиритуальных консультаций, проговорила:
– Идемте.
Сквозь короткий темный коридор мы прошли в светлую кухню, где две женщины и трое детей что-то готовили или ели. Одна чумазая девочка, сидевшая за обеденным столом, посмотрела на меня, улыбнулась и немедленно засунула палец в нос.
Хмурая женщина провела меня через другую дверь в комнату, которую можно было назвать гостиной.
Здесь было два мягких стула, один – ярко-желтый в синий горошек – нормального размера и на вид вполне удобный. Второй же был чуть ли не вдвое больше своего мелкого собрата и, кажется, черный, но как следует рассмотреть цвет и дизайн я не мог, потому что на стуле этом сидел неимоверно толстый человек.
Кирен Класки весил килограммов сто пятьдесят, не меньше. А из головы его можно было бы после смерти сделать баскетбольный мяч – такая она была огромная и круглая. Черты лица у него крупные, массивные руки и круглые, как ветчина, ноги.
Кирен – белый мужчина – был облачен в синюю пару с красным галстуком. На столике возле его стула размером с диван лежал черный цилиндр. Интересно, он хоть когда-нибудь встает и надевает его?
– Джо! – взвыл толстяк.
– Привет, Кирен.
– Я слыхал, тебя уволили.
– Причем одиннадцать лет назад.
– А я вот все здесь, – пророкотал он. – Чего тебе нужно?
Еще до увольнения я как-то спас Кирена из передряги, после которой его бы посадили очень надолго. У него была необходимая мне информация о торговле героином в Бруклинских доках, а у меня нашелся друг в документационном отделе, который смог изъять последние ордеры на его арест.
– Я присяду? – спросил я толстяка.
– Пожалуйста, пожалуйста, – он указал на стул и позвал: – Мария!
В комнату изящно скользнула женщина. Молодая, одетая в крестьянское платье из разноцветных ярких полос, которое лет сто назад было популярно по всей Восточной Европе.
Лицо ее было одновременно красивым и измученным.
– Да, папа?
– Принеси гостю граппы
[29].
– Да, папа, – сказала она и ускользнула вновь.
– Она красавица, – проговорил Кирен. – Но вечно витает где-то в облаках.
– Похоже, ей и не надо опускаться на землю, – сказал я.
– Так зачем ты здесь, Джо?
Он был старше меня, но в нашем деле это значения не имело. Когда-то и я три месяца его поддерживал, когда в этом была необходимость.
– Ты знаешь такого наркомана по кличке Паленый?
Вернулась Мария, неся в руках изящный стакан для воды, на две трети наполненный прозрачным сорокаградусным напитком.
Она дождалась, пока я отопью глоток, удостоверилась, что я не поморщился, улыбнулась и ушла.
– Это имя или фамилия? – спросил Кирен.
– Прозвище. Его так называют, потому что у него ожоги по всему лицу и на левой руке.
– Ах, этот. Да. Несчастный он парень. Тебе надо его найти?
– Это я и сам могу. Просто хотел узнать, не расскажешь ли ты мне что-нибудь о нем.
– Он хороший клиент. Когда деньги есть. Но, кажется, нашел нового поставщика. Я его уже несколько месяцев не видел. Может, он уже и умер.
– Сколько он берет?
– Он обычно колол по две за раз. Было время, он и по три раза в день приходил.
– По две за раз?
Толстяк кивнул.
– Значит, столько ты мне и продашь.
Ночлежка «Хлеб и мед» называлась так оттого, что на крыше ее Арнольд Фрей держал пасеку. Мед из этих ульев он использовал, чтобы кормить бездомных, пьяниц и наркоманов, что останавливались у него.
– Мед, – говаривал он, – это божья пища.
Когда Арнольд умер, управление ночлежкой взяла в свои руки его дочь Эстер. Она была очень похожа на отца и мыслила так же, как он. Она сохранила пасеку и сама пекла хлеб.
Я постучал по стойке мужского крыла ночлежки и сказал:
– Здравствуйте, меня зовут Джо Оливер.
– Из полиции? – просила Эстер, вставая с орехового офисного кресла.
– Последний раз, когда я тебя видел, тебе было от силы лет шестнадцать, – ответил я. – И я теперь выгляжу совсем иначе.
– У меня хорошая память, – произнесла она. – В моем деле без этого никак.
На ней было длинное черное платье, которое совершенно скрывало фигуру, какой бы она ни была.
– А что еще ты обо мне помнишь?
– Мне нужно знать, полицейский вы или нет.
– Уже нет. Меня лет десять назад уволили.
Она невольно улыбнулась.
– Я пришел узнать, не найду ли я здесь парня, которого называют Паленым, – сказал я.
– И думаете, что я вам помогу?
Глаза у нее были серые, а у меня – карие. Мы вгляделись друг в друга в поисках повода довериться, но такового не оказалось.
– Я даю вам честное слово, что не желаю зла Теодору, и вдобавок к этому пожертвую на нужды приюта тысячу долларов наличными прямо сейчас. Я согласен встретиться с ним и под вашим присмотром, если желаете.
Глава 28
Когда я передал деньги, Эстер позвала похожего на тень молодого черного парня, который провел меня в подсобку под самой крышей, прямо рядом с ульями. Глаза у него были серые, как и у Эстер.
