– Эйжа может не захотеть ехать в такую даль.
– Захочет, если ты там будешь. Девчонка на тебя просто молится. И поедет куда угодно, лишь бы ты перестал тут хандрить, как морж от неразделенной любви.
– А что, если все всплывет? – спросил я. – Ну, то… в чем меня подозревали. Что если я решусь изменить свою жизнь, но все развалится прямо у меня под ногами? И останемся мы там вместе с Эйжей без денег и без возможности вернуться домой.
Но Глэд не позволил сбить себя с толку.
– Помнишь, как Ребозо подстрелили в Восточном Гарлеме?
– Ну?
– Два боевика с полуавтоматическими пистолетами, и офицер Ребозо лежит на асфальте и истекает кровью как проклятый. Ты же уделал их одной левой! Скрутил обоих, перевязал Пауло и успел домой к ужину.
– И все равно подставили меня, как чертову кеглю.
– Пошли они на хрен, – сказал Глэд с полуулыбкой. – Раз ты не спасовал перед вооруженными бандитами, с чего тебе бояться восьми тысяч километров?
Это был хороший вопрос.
Глава 4
В моей работе без машины – никак. Во-первых, для слежки, а во-вторых, чтобы перемещаться с места на место и не приходилось ждать и платить за такси, лимузины, уберы и простым водилам. Если, конечно, ты не любитель спускаться в метро и скитаться по тоннелям, как крыса или таракан в заброшенной тюремной камере.
В Нью-Йорке автомобилистам приходится несладко, поэтому я решил купить итальянскую «бьянчини» – малолитражку настолько компактную, что парковочное место она фактически возит с собой. Выглядит она как нормальный седан, который усох почти до игрушечных размеров. Свою я попросил покрасить в скучный коричневый цвет – это увеличивало шансы остаться незамеченным.
В 18:16 я припарковался в квартале от Монтаны – высотки между 91-й улицей и Третьей авеню. Поджидая своего «клиента», я намеревался просмотреть почту, которую мне занесла Эйжа-Дениз. Но прежде чем открыть первый конверт, я задумался о том, каково это – снова получить работу полицейского в краю, где никогда не бывает зимы. Я буду очень далеко, там никто никогда не узнает моей истории. Может, это как раз то, что мне нужно, чтобы выбраться из десятилетнего застоя.
Это снова вернуло меня к мыслям о дочери.
Эйжа
[3] не было именем, данным ей при рождении. Но еще в младшей школе она выучила, как пишутся названия материков и частей света, а потом на какой-то стене увидела граффити “A-J-A”. Девочке запало в душу, что одно и то же слово пишется по-разному, а читается одинаково. И она решила взять его себе в качестве второго имени, объяснив при этом: «Иногда я веселая, а иногда грустная, но все равно я остаюсь одним и тем же человеком».
Начал я с пакета, который принес Глэдстоун. Там оказались документы по текущему расследованию из Управления полиции Нью-Йорка.
Из этих бумаг я узнал, что отпечатки пальцев, снятые с пластиковой бутылки из-под воды, оставленные женщиной, называющей себя Синди Эйкерз, на самом деле принадлежат некоей Алане Полландер. Мисс Полландер при рождении звали Джанин Овермейер, но она сменила имя после обвинения в мошенничестве с чеками в ее родном штате Огайо. Обзаведясь новым именем, она стала работать на человека по имени Осса Джеймс, политического исследователя из Мэриленда.
С помощью айпада, который дочь буквально заставила меня купить, я тут же выяснил, что Осса Джеймс недавно подписал эксклюзивный контракт с Альбертом Стоунменом, кандидатом в Конгресс от того самого округа, где я сидел и ждал конгрессмена – Боба Эйкерза. А последний был женат на Синди, которую мне пока не доводилось видеть.
Эйкерз, находясь в Нью-Йорке, был крайне пунктуален. Обыкновенно он возвращался домой между 18:30 и 19:05, посему в 18:25 я отложил записи и айпад и включил бумбокс: в «бьянчини», увы, не самые мощные динамики.
Я поставил диск, заезженный едва ли не до дыр, с полюбившимся после выхода из Райкерс музыкантом – Телониусом Монком
[4]. До ареста мне нравился старый джаз: Фэтс Уоллер
[5], Луи Армстронг
[6] и еще многие другие. Мой отец, Чиф Оливер, назвал меня Кингом специально, чтобы никому не пришло в голову дразнить меня по имени, как будто я слуга или что-то в этом роде. А еще он любил творчество наставника Луи Армстронга – Кинга Оливера
[7], и назвал меня так в его честь. А вот несчастная моя мать, Тоня Фолтер, выросшая в Чикаго, была уверена, что дети в школе будут дразнить меня как раз таки за необычное имя. Отец прислушался к ее мнению и назвал меня Джозефом – как Кинга Оливера назвали при рождении, а Кинг оставил вторым именем.
И раз уж назвали меня так из-за джаза, то вполне естественно, что к этой музыке я и потянулся. Но после выхода из тюрьмы я уже не мог проникнуться мягкими рифами ранних исполнителей. А вот группа Монка состояла из гениальных музыкантов, они играли очень глубокую музыку, а сам он был оракулом, вещавшим правду сквозь призму ритм-энд-блюза.
Так вот, как раз когда играла песня «За полночь», из такси напротив Монтаны вышел Боб Эйкерз. Он был в светло-коричневом костюме, темных туфлях и без головного убора. И, кстати, без галстука, ибо его политическая карьера зиждилась на принципах братства, а не лидерства. Он любил поговорить со своими избирателями и, если верить прессе, учитывал интересы граждан настолько, насколько вообще это может делать политик.
За двести пятнадцать долларов в день я пристально следил за тем, чем занимается господин Эйкерз по ночам, по просьбе женщины, которая представилась его женой. Она не сомневалась в его изменах и хотела получить доказательство этого, чтобы заставить мужа дать ей развод.
На первый взгляд это выглядело правдоподобно. В газете «Нью-Йорк таймс» нашлась маленькая заметка о том, что Синди и Роберт Эйкерз расстались и она переехала в свой родной штат Теннесси. Женщина с единственной размытой фотографии из заметки была несколько похожа на ту, что приходила ко мне в офис. Только она, кажется, похудела и перекрасилась в блондинку.
До ареста я бы, конечно, поверил женщине, носящей имя Синди Эйкерз. Но после того как меня подставили, я всегда сомневаюсь в том, что мне говорят. Именно поэтому я снял отпечатки с бутылки из-под воды, из которой она пила, и попросил Глэда пробить их по базам.
