– А я и не знал, что у тебя есть такой наряд, – сказал я ей.
– Роджер все думает, что дорогими подарками купит себе дорогу мне под юбку, – ответила она без тени стыда.
После концерта мы пошли в закрытый клуб. Вместо потолка в овальной комнате был богатый витраж. Когда бабушка на минутку отлучилась в уборную, Феррис отвел меня в сторонку:
– То, что тебе нужно, будет ждать в понедельник утром. У тебя есть кто-то, кто с этим справится?
– Да. У меня есть друг, у которого есть друг.
Сколько бы бабушка ни отрицала, а голова у нее кружилась от внимания богатого белого мужчины. Впрочем, думаю, как раз богатство его было совершенно ни при чем. Будь то красное вечернее платье или красная ленточка, в определенном смысле все проявления любви одинаковы.
– Привет, детка, – сказал я по телефону дочке на следующее утро.
– Привет, пап! Как ты? Ты в порядке?
– Кажется, лучше никогда в жизни не бывало!
– Правда? Сложности закончились?
– Для тебя – да. Для меня они только начинаются.
– С тобой все будет в порядке?
– Я же говорю – все будет просто отлично. Скажи маме и Коулману, что они могут возвращаться домой, когда им вздумается.
– А как же ты, папочка?
– Со мной все будет в порядке, девочка моя. Я понял, что мне делать, и теперь не сижу, таращась в окно и мысленно ноя о тюрьме.
– Ты сумел доказать, что они виноваты? – спросила она. Эйжа-Дениз не допускала и мысли о том, что я могу быть в чем бы то ни было неправ.
– Этого не будет никогда. Но теперь-то я знаю, как повернуться к ним спиной.
– И как же?
– Я тебе расскажу в тот день, когда ты окончишь колледж.
– Слишком долго ждать.
– По сравнению со всем, что я пережил, – это всего лишь миг.
– Так можно мне выйти на работу в понедельник?
– Только через неделю.
– Почему только тогда?
– Мне еще надо закончить кое-какие дела.
– А можно мне с тобой увидеться?
– Я позвоню тебе, как только будет можно, хорошо?
– Ладно.
– Я люблю тебя, Эйжа-Дениз.
– И я люблю тебя, папа!
– Пока.
Я лежал на спине поверх одеяла на кровати в своей квартире на третьем этаже на улице Монтегю. Бывало всякое: меня ранили ножом, в меня стреляли, я ломал кости и получал ушибы и ссадины – такие серьезные, что они так до конца и не зажили. Но я чувствовал себя таким молодым и полным надежд, как моя бабушка чувствовала себя в красном вечернем платье.
В следующий раз послышалось восемь гудков, прежде чем она сняла трубку.
– Алло!
– Привет, Уилла.
– Мистер Оливер? У вас все в порядке?
– Все отлично.
– Есть какие-нибудь новости?
– Нужно, чтоб вы подъехали ко мне в офис сегодня в час.
– Это как-то связано с тем, что случилось с мистером Брауном?
– Косвенно.
– Что ж, хорошо. А новости хорошие?
– Это, скорее, новое испытание, после которого, может быть, мы получим новости.
– Я приду.
С Мэлом я уже переговорил, а вот следующий звонок был самым сложным.
– Я слушаю, – старый прохвост уже вернулся к адвокатскому тону.
– Здравствуйте, мистер Браун.
– Мистер Болл.
– Это я все устроил.
Я говорил о том, что было в заголовках большинства газет, кроме «Нью-Йорк таймс». Сообщение о том, что бесчувственное тело Уильяма Джеймса Мармота найдено на пороге штаб-квартиры Управления полиции Нью-Йорка, было слишком безвкусно, чтобы попасть на первую полосу «лучшего поставщика новостей», но в правом нижнем углу первой страницы все-таки разместилось.
– Вчера вечером мою дочь вернули домой. Она в порядке, разве что немного напугана.
– Знаю. Вашего друга Мармота нашли с запиской, приколотой прямо к груди, в записке был адрес двух женщин из Йонкерса. Вы сделали, как я просил?
– Сперва я хотел бы знать, каковы ваши планы относительно мистера Мэна.
– Их нет.
– В каком смысле «нет»?
– Полиции известно, что Мармот пытался оказывать на вас давление, однако доказательств того, что вы действительно собирались отказаться от своего клиента, у них нет. И о Джоанне Мадд им неизвестно.
– Я и не представлял, что они затеяли, – заявил он. – Когда я понял, что произошло, мне стало дурно.
– А она стала мертвой.
Это заткнуло поток жалоб адвоката.
– У меня достаточно доказательств, чтобы усадить вас в глубокую лужу. Но вы сделаете то, о чем я вас прошу, не поэтому.
– Нет?
– Нет.
– А почему же?
– Мармот был мелкой сошкой, которая вилась вокруг Валенса и Прэтта. Если я намекну человеку, который его нанял, о том, что вам известно его имя, ситуация может в корне поменяться, а Крисси будет не хватать ее любимого папы.
– Я не поддаюсь на угрозы, – произнес он с уверенностью, которой отнюдь не испытывал.
– Так что перевезите его в городскую тюрьму и назначьте ему пять посещений на утро и день понедельника.
– Кто его посетит?
Я по памяти перечислил имена. Одно или два из них удивили моего собеседника. Он пытался задавать о них вопросы, на которые я не отвечал.
– Сделайте то, о чем я вас прошу, – сказал я ему, – и Крисси будет расти уверенная в том, что в Йонкерсе она навещала двоюродных тетушек и что вы – самый лучший человек на свете.
Приняв ванну, я спустился по веревочной лестнице в офис. Я проспал одиннадцать часов, но за это время мир совсем не изменился. Внизу по улице шли люди, которые и не догадывались о сумасшедших махинациях, которые я готовился воплотить.
Ни время, проведенное в тюрьме, ни предательство Глэдстоуна Палмера, ни потеря моего щита больше не властны были над моей душой.
Я взял книгу «На Западном фронте без перемен» и читал не отрываясь, пока не раздался звонок в дверь.
На Уилле было синее платье, что напомнило мне о роковой красотке в одном из моих любимых романов. Волосы ее были собраны в высокую прическу, а увидев ее красные губки, я вдруг осознал, что при первой нашей встрече она была не накрашена.
– Здравствуйте, мистер Оливер.
– Вы прекрасно выглядите.
– Благодарю.
– Проходите.
