Молодая женщина надеялась, что она тоже заболела и скоро умрет. Тогда она встретится с мужем и сыном. Вот только ждать ей не хотелось. Она мечтала уйти из жизни прямо сейчас, чтобы избавиться от немилосердной тоски по близким, терзающей душу. У нее не осталось сил терпеть эти мучения. В Библии самоубийство называют грехом, но Господь должен знать, что матери нет жизни без ребенка. И разумеется, Бог поймет, почему она так жаждет воссоединиться с сыном на небесах. Она потеряла самое дорогое. Истина и справедливость покинули мир.
Может, просто уморить себя голодом? Бернис и так почти ничего не ела. Разве можно думать о пище, потеряв ребенка? Разве полезет в рот кусок рыхлого хлеба с джемом? Разве захочется смочить сухое горло горячим чаем с медом? Ведь маленький Уоллис никогда не попробует клубнику и яйцо всмятку, яблоко и теплую кукурузную лепешку. Мысли о еде казались святотатством, словно Бернис предавала своего мальчика.
В ящике буфета лежала нетронутая буханка хлеба, завернутая в марлю, а также фунт свиного сала и несколько полосок жареного бекона; в кладовке хранились три коробки хлопьев, десяток яиц, несколько банок консервированных груш и помидоров, а на полках в кухне стояли шесть жестянок бобов и моркови. Бернис подумывала принести еду под дверь соседям, но у нее не было ни сил, ни желания складывать продукты в корзину и выносить в коридор. К тому же, несмотря на отвращение к самой мысли о еде, время от времени терзания голода становились невыносимыми, словно желудок пожирал сам себя изнутри. Бернис старалась игнорировать позывы, надеясь, что вскоре потеряет сознание или вовсе умрет от истощения, но бессознательная воля к жизни всегда побеждала: несчастная набрасывалась на пачку кукурузных хлопьев и, плача и ненавидя себя, засовывала их в рот. Когда голод отступал, она снова давала клятву уморить себя голодом и умоляла Уоллиса простить ее за слабость.
Она не переставая думала о своем чудесном мальчике, и глаза ее наполнялись слезами, когда она смотрела на его остывшее тельце. Неделю назад Уоллис был совершенно здоровым малышом, улыбался, агукал и тянул к ней пухлые ручки. Но однажды утром он проснулся в лихорадке и с кашлем, отказавшись есть. Тщетно мать давала ему все рекомендованные лекарства от инфлюэнцы: луковый сироп, хлористый кальций, виски, аптечную микстуру. Через двое суток Бернис запеленала сына и побежала через десять кварталов в приют для бедных в Холмсбурге, с началом эпидемии переоборудованный под больницу. Всю дорогу Бернис плакала и молилась о том, чтобы Господь спас ее единственного ребенка.
Она уже потеряла мужа на войне. Сколько горя может вынести один человек?
Но у больницы пришлось остановиться. Улицу заполонял всевозможный транспорт — телеги, повозки, автомобили, — и в каждом везли больных, умирающих, погибших. Даже из полицейской машины выносили жертв эпидемии. Казалось, тысячи людей в ермолках и черных костюмах, в головных платках и ярких юбках роились вокруг здания, пытаясь попасть внутрь. Некоторые сидели или лежали на земле, завернутые в одеяла, многие были полуголые и мокрые от пота, они стонали, кашляли и задыхались. Попадались и мертвецы со сливово-синими лицами с запекшейся кровью у рта, носа и под глазами. Перед Бернис влез чернокожий, умоляя впустить его в больницу, но белый мужчина оттолкнул его и велел идти куда-нибудь в другое место. Негр упал на тротуар, где так и остался лежать без движения. Полицейские в марлевых повязках старались наводить порядок, а монахини в белых фартуках читали молитвы над живыми и мертвыми. Под навесом прямо на тротуаре работники Красного Креста раздавали маски и шили погребальные саваны. Многоголосый хор больных просил воды и молился на разных языках — английском, итальянском, русском, идиш, польском, немецком.
Бернис пробилась сквозь толпу, прижимая Уоллиса к груди.
— Умоляю вас, — рыдала она, — пустите меня! Мой сын болен!
— Эй! — крикнул кто-то. — Встань в очередь!
— Нечего лезть вперед всех, — возмутилась одна женщина.
Бернис не обратила внимания на протесты и продолжала проталкиваться к дверям, исступленно работая локтями. У входа в больницу стояли полицейский и монахиня, оба в марлевых повязках. Когда мать с ребенком на руках добралась до них, полицейский преградил ей дорогу.
— Пожалуйста, — задыхаясь, взмолилась Бернис, — помогите мне. Мой мальчик заболел.
— Простите, — сказала монахиня, — но мест в больнице нет.
— Но он совсем крошка! — плакала Бернис. — Это мой единственный сын!
— Я вас понимаю, — кивнула монахиня, — но в очереди есть и другие матери.
Бернис обвела толпу затуманенным слезами взглядом. Молодая черноволосая женщина в намотанном на нижнюю часть лица шарфе озабоченно присела около бледного кашляющего карапуза. Другая женщина держала на руках девочку и раскачивалась, пытаясь убаюкать ее. Тощие ноги малышки бессильно болтались, кожа была странного серо-голубого цвета. Сотни лиц уставились на Бернис; некоторые люди хватали ртами воздух, другие выли от боли, и все были скованы ужасом.
Бернис повернулась к монахине.
— Почему вы нам не помогаете? — закричала она. — Разве это не ваша обязанность?
— В больнице заняты все койки, даже коридоры переполнены, — ответила та. — Здание забито до предела, а большинство врачей и сестер ушли на войну. Мы приглашаем волонтеров, но, боюсь, все равно не справляемся. Простите, дорогая, но вам придется встать в очередь.
В эту минуту мужчина с маленьким мальчиком на руках взбежал по ступеням, протягивая пачку денег. Он умолял монахиню принять в больницу его сына, но полицейский оттолкнул мужчину, угрожая арестовать за дачу взятки.
Воспользовавшись суматохой, Бернис проскочила мимо полицейского и, оттолкнув плечом монахиню, бросилась к дверям. Внезапно словно ниоткуда появилась женщина в крестьянской юбке и преградила ей путь. Годовалый ребенок, явно в горячке, висел на перевязи у нее на груди.
— Volte! — взвизгнула женщина. — Você tern que esperar como todo mundo!
[14]
Бернис попыталась обогнуть ее, но крестьянка твердо стояла на ногах и грубыми руками толкала нарушительницу назад. Широкоплечий мужчина пришел на помощь женщине и встал между ними, вытянув руку, чтобы удерживать Бернис на расстоянии.
— Não toque nela!
[15] — закричал он.
Бернис не поняла слов, но уловила угрозу в голосе. Она снова попыталась обойти препятствие, но тут полицейский схватил ее за плечи и потянул назад.
— Перестаньте, — сказал он. — Вам пока туда нельзя.
Пара иммигрантов продолжала кричать, тыкала в нее пальцами и потрясала кулаками.
— А как же они? — крикнула Бернис. — Тогда их тоже не пускайте!
Полицейский промолчал. Бернис пыталась освободиться, крутилась и изворачивалась, но тщетно.
