Проходя мимо лестницы, ведущей к расположенной в подвале мастерской, Бернис уловила какое-то движение. Она остановилась и оглядела железные перила и каменные ступени. Внизу сидел, упершись локтями в колени, мальчик лет семи в поношенной куртке и рваных штанах, с шапкой засаленных темных волос и грязными руками. «Еще один бездомный отпрыск иммигрантов», — подумала женщина. В городе их было полно. Бернис пошла дальше, но вдруг решила вернуться к лестнице.
— Что ты здесь делаешь? — окликнула она беспризорника. — Ты потерялся?
Мальчик встал и поднял голову. По чумазому лицу пробежала тревога.
Бернис стала спускаться по ступеням.
— Ты говоришь по-английски?
Парнишка, кивая, попятился.
— Немного.
— Как тебя зовут?
Он нахмурился.
Бернис остановилась и указал на мальчика пальцем:
— Твое имя?
— Нелек, — ответил тот.
— Хочешь есть, Нелек? — Бернис жестами показала, как едят.
Парнишка энергично закивал с отчаянием в широко распахнутых глазах.
Бернис показала ему, чтобы поднимался к ней.
— Пойдем со мной, — предложила она. Я отведу тебя в безопасное место, где есть горячая еда и свежая одежда.
Ребенок, растерявшись, замотал головой.
Бернис улыбнулась, показывая, что она его не обидит.
— Я только хочу помочь. — Она поманила Нелека рукой. — И обещаю накормить тебя.
После долгих колебаний мальчик наконец стал подниматься.
Они шли около получаса, пока не остановились перед кирпичным зданием с окнами без занавесок. Бернис заметила его некоторое время назад, во время одного из своих обходов; к счастью, сейчас она вспомнила дорогу. К ее удивлению, Нелек покорно семенил за ней. Над двойными дверями была вывеска: «Сиротский приют Святого Иосифа».
В первый раз увидев здание, Бернис вспомнила жуткие истории, которые рассказывал ей брат про приюты, и перешла на другую сторону улицы. Теперь ей самой не верилось, что она решилась войти внутрь. Подавив страх и улыбаясь найденышу, женщина стала подниматься по крыльцу. На миг застыв в сомнениях, она поскорее напомнила себе, что все беды города происходят от наплыва иммигрантов; перенаселение многоквартирных домов приезжими способствовало распространению эпидемии — и, в конечном счете, смерти ее сына. Ради Уоллиса она обязана предотвратить ухудшение ситуации.
Нелек остановился у нижней ступеньки лестницы и, глядя на вывеску, насупился.
— Там тебя накормят, — жестом приглашая его подняться, убеждала Бернис. Она открыла дверь и, дрожа от страха, дожидалась мальчика. А вдруг монахини поймут, что она не медсестра, и вызовут полицию? Или не примут Нелека? Может, лучше отвести его в приют для нищих? — Не бойся, никто тебя не обидит. — Бернис не знала, кого убеждает: ребенка или себя.
Нелек вытер дырявые башмаки о тротуар и, сунув руки в карманы, стал взбираться по лестнице. Они вошли в небольшой коридор, где вдоль одной стены стояли стулья с прямыми спинками, а в середине другой находилась закрытая дверь. Кисловато пахло заплесневелым деревом и чем-то приторным. Сидевшая за столом в конце коридора монахиня подняла голову.
— Что вам угодно? — спросила она.
Бернис кашлянула и нерешительно приблизилась к столу. Ей невольно представились запертые в кладовках изголодавшиеся дети с тонкой бледной колеей, измученными лицами и отчаянием в глазах. Потом она вообразила, как монахиня принуждает ее остаться вместо Нелека, и ей захотелось развернуться и убежать. Но женщина стиснула зубы, окинула взглядом свою сестринскую униформу и напомнила себе о цели своего прихода, хотя не имела понятия о процедуре приема детей в приют и вообще сомневалась, что сюда берут иммигрантов. Может, ее даже арестуют за попытку пристроить мальчишку.
— Я нашла этого ребенка на улице, — напряженным голосом произнесла она. — У вас найдется для него место?
— Он здоров? — поинтересовалась монахиня.
Бернис этого не знала и не хотела знать, но кивнула.
— Почти все места заняты, — заявила монахиня, — но я проверю. — Она встала, обошла стол и постучала в закрытую дверь в середине коридора. Не дожидаясь ответа, она сунула голову внутрь: — Привели ребенка.
Бернис не расслышала ответа, но монахиня кивнула, закрыла дверь и указала на стоящие вдоль стены стулья.
— Садитесь, — предложила она. — Сейчас к вам подойдут.
Бернис, удивившись, как просто оказалось сдать иммигрантского ребенка в приют, подвела Нелека к стулу. Мальчик сел, не вынимая рук из карманов, а монахиня вернулась к своему столу. Бернис не знала, что делать: сидеть и ждать или уйти. Возможно, у нее спросят имя или поинтересуются, что еще ей известно про мальчика. Больше всего ей хотелось поскорее убраться отсюда, но это может выглядеть непрофессионально. Медсестры не убегают, они остаются и встречают страхи лицом к лицу.
Монахиня что-то достала из ящика стола, подошла к Нелеку и протянула ему пачку вафель. Мальчик улыбнулся и взял угощение.
— Спасибо, мисс, — поблагодарил он, разорвал обертку и сунул вафлю в рот.
Монахиня повернулась к Бернис.
— Не волнуйтесь, — сказала она. — Мы о нем позаботимся. Спасибо, что привели его, но вам оставаться нет необходимости. Вы нужны многим страждущим, так что спокойно идите. Бог благословит вас за помощь этому бедному ребенку.
Бернис вздохнула с облегчением, но не нашлась с ответом и только кивнула. Нелек одарил ее усталой улыбкой, в невинных глазах светилась благодарность. Лжемедсестра направилась к двери, терзаемая чувством вины. Паренек и не представляет, что его ждет. Брат говорил, что монахини прельщают детей конфетами, чтобы убедить в своей доброте, и теперь Бернис своими глазами наблюдала этот хитрый маневр. Но почему она должна ощущать себя злодейкой? Она не виновата, что Нелек оказался на улице. Где его родители? Она слышала истории, как иммигранты умирают по пути в Америку, и если с родными Нелека случилось то же самое, в конце концов он все равно оказался бы в приюте или в богадельне. Его родителям следовало подумать об этом, прежде чем они решились отправиться в путь.
Глава тринадцатая
В понедельник за несколько дней до Рождества Пия осторожно укладывала заснувшего малыша в кроватку, когда в отделение для младенцев вошла сестра Эрнестина и направилась к ней. Девочка накрыла ребенка одеялом и с внезапной тревогой ждала приближения монахини. Пия впервые видела здесь сестру Эрнестину и не представляла, что той понадобилось. Неужели Пия в чем-то провинилась? Вид монахини не выдавал намерений, а спрашивать девочка не осмеливалась: ей совсем не хотелось снова оказаться в подвале.
Мать Джо выпустила Пию из подземелья через четыре дня, но несчастной узнице казалось, что она провела там целую вечность. Ей никогда не забыть кромешного мрака, который окутывал тесную камеру, когда увядал слабый свет, проникавший сквозь крошечное окошко; Пия не могла разглядеть даже собственной руки. Еще и теперь она слышала суетливую возню крыс на каменному полу и ощущала пронизывающий до костей холод. И сколько бы раз она ни мыла голову холодной водой и щелочным мылом, ей не удавалось избавиться от запаха застоялой мочи и плесени, впитавшегося в волосы от зловонного матраса.
