Женщина указала на него, вопросительно подняв брови:
— Ez az apád?
[26]
Пия не понимала слов, но догадалась, о чем спрашивает венгерка, и покачала головой:
— Нет, это не мой отец.
Женщина, нахмурившись, вскинула подбородок. Пия сделала жест, как будто пишет.
— Отец не возвращался? Вы отдали ему мою записку?
Женщина подошла к пыльной полке над столом, сунула руку в синюю вазу и передала Пии сложенный листок бумаги. У девочки перехватило горло. Это была оставленная ею для отца записка, покрывшаяся тонким слоем сажи. Значит, фатер не приходил. Потом хозяйка квартиры вынула второй листок, желтый. Телеграмма.
От волнения и страха Пия чуть не потеряла сознание. Она взглянула на доктора, словно проверяя, что он еще здесь, и дрожащими руками развернула телеграмму.
Вашингтон, округ Колумбия
7 января 1918 г.
Миссис Амелии Ланге
Переулок Шанк, д. 408, кв. 4В, Филадельфия, Пенсильвания
С прискорбием извещаю Вас, что рядовой Карл Ланге погиб в бою 9 октября 1918 года.
Генерал-адъютант Харрис
В сердце Пии разверзлась черная пропасть, и девочка, уронив телеграмму, рухнула на пол. Все тело свело новой болью. Несколько слов, напечатанных на куске бумаги, погасили последний проблеск надежды на возвращение отца. Теперь стало ясно: больше Пия никогда его не увидит. Фатер не вернется и не поможет ей искать близнецов. Она никогда не сможет ему сказать о своей любви. В мозгу ее вспыхивали картины: отец на плечах несет ее в лес и терпеливо ждет, пока она соберет сосновые шишки; вот он учит ее произносить напечатанные в газете слова; счастливо улыбается, в первый раз взяв на руки близнецов. Потом Пия перенеслась мыслями в тот день, когда фатер уезжал на войну. Она не помнила, сжала ли дважды его руку, чтобы показать, как сильно его любит. Наверняка она сказала об этом вслух, обняла его и заставила пообещать беречь себя. Но выразила ли она свою любовь их тайным способом? Это не сохранилось в памяти. Потом ей представилась ужасная картина: обожаемый фатер в военной форме лежит на поле битвы с простреленной грудью и запекшейся на лице кровью.
— Нет! — закричала девочка. — Это неправда! Он не мог умереть!
Спрятав лицо в ладонях, она содрогалась от рыданий, с каждым мучительным спазмом теряя силы. Действительность нанесла ей последний сокрушительный удар. Родители умерли. Братья, возможно, тоже. Теперь она одна в целом свете.
Глава двадцать пятая
1924
Во второй половине ноября зарядил дождь. Ветер ломал ветки деревьев и кружил по лужайке в причудливом танце. Грязные потоки воды текли по тротуарам, собираясь в лужи на мостовых, и путь Пии к Хадсонам напоминал прогулку по джунглям. Обычно она отводила девятилетнюю Маргарет, восьмилетнюю Софи и шестилетнюю Элизабет в школу и неторопливо, с наслаждением вдыхая свежий воздух, шла пешком обратно, даже если сыпал снег. Но сегодня ей не терпелось поскорее вернуться в теплый дом. Ледяные капли били по лицу ливнем шрапнели, стучали по зонтам пешеходов и по козырькам детских колясок. Пия запахнула воротник пальто. К счастью, она была в перчатках, поскольку давно привыкла носить их в любую погоду по совету доктора Хадсона. Хорошо, что она не взяла с собой Купера, ведь пятилетние дети так легко простужаются.
Пия промокла и замерзла, а отвратительная погода как будто отражала ее сегодняшнее настроение. Пока девушка помогала миссис Хадсон готовить завтрак, доктор читал им вслух статью из утренней газеты о подписанном президентом Калвином Кулиджем новом законе об иммиграции. Документ ограничивал количество южных и восточных европейцев, арабов и евреев, допускаемых в страну, с целью сохранения американского идеала однородности и стабилизации этнического состава популяции. После этого на Пию напала грусть, которую она никак не могла стряхнуть. Возможно, новый закон напомнил ей о родителях, которые приехали сюда в поисках лучшей жизни, а нашли смерть. Или о ненависти сестры Уоллис к немцам, а значит, и о потерянных братьях, о том, как за последние пять лет каждая тропинка к ним приводила в тупик.
Несколько лет назад Пия и Хадсоны уже было решили, что нашли сестру Уоллис: доктор Хадсон тогда разговаривал с бухгалтером одной больницы, и тот обнаружил в документах сведения о сестре с такой фамилией. Но когда они приехали по адресу в другую часть города, им открыла дверь совсем другая женщина, которая никогда не слышала о своей тезке. Доктор Хадсон много раз звонил в приют Святого Викентия, чтобы узнать, не приходила ли сестра Уоллис за новыми детьми, но никто не видел ее с весны 1919 года. Она словно исчезла с лица земли, и это только подкрепило подозрения Пии о том, что Уоллис вела нечестную игру. Появление погремушки на крыльце так и осталось загадкой. Никто из работников ближайшего сумасшедшего дома никогда не видел такую игрушку, не сумели они и вспомнить безумную иммигрантку с младенцем; почтальон уверял, что посылку Хадсонам доставил не он. Жаль, что миссис Хадсон не расспросила Ребекку как следует, прежде чем выгнать ее. Раз прачка соврала насчет своего ребенка, она могла присочинить и о другом.
Через девять месяцев после начала кошмарной эпидемии, летом 1919 года, третья волна заболеваемости наконец сошла на нет. Воцарился хаос: записи о пропавших без вести детях, разделенных или вымерших семьях велись бессистемно. Сотни детей, слишком больных или слишком маленьких, чтобы помнить свои настоящие имена после разлучения с родителями, были отданы в другие семьи или высланы из города, порой по ошибке. Пия гадала, сколько раз сестра Уоллис воспользовалась неразберихой, сколько раз наварилась на сиротах и детях иммигрантов. И сколько других людей, помимо Пии, ищут теперь своих сыновей, дочерей, братьев и сестер. Ни в больницах, ни в приютах, ни в домах временного содержания не было сведений об Олли и Максе, и Пия считала, что только сестре Уоллис известно их местонахождение. Больше всего она боялась, что братья отправлены на поезде в другой город или, того хуже, умерли. Но до девушки доходили и обнадеживающие истории, дарившие надежду: например, одна женщина попала в больницу с инфлюэнцей, а когда поправилась и вернулась домой, обнаружила, что все ее трое детей пропали; и вот два года спустя она открывает дверь и видит на пороге одного из сыновей, которого держит за руку сотрудница Красного Креста.
Где бы Пия ни находилась — на рынке или в троллейбусе, в переулке или на людной улице, — она искала глазами светловолосых мальчиков лет шести с мамиными голубыми глазами и отцовским крепким подбородком. Но, как и сестра Уоллис, близнецы, казалось, просто исчезли с лица земли. Возможно, Пия гонялась за призраками.
Она до сих пор представляла, как они спят в тайнике родительской спальни, поджав ножки к распухшим животикам, — бледные нежные щечки, длинные пушистые ресницы. Знай она тогда, как все обернется, забралась бы в подпол вместе с ними. Вина за содеянное и невозможность найти братьев оставили в сердце кровоточащую рану, которая ныла от любого напоминания. И сегодня волна горькой памяти почему-то снова захлестнула девушку, вынесла на поверхность все ее страдания и потери.
