Но с полковником Никитиным ей все же следовало пообщаться.
К тому же они не виделись целую вечность.
* * *
Он жил в маленькой двухкомнатной квартире в панельном доме.
Переступив порог его жилища, Инфанта ощутила себя так, будто попала в иной мир.
Обычные предметы ей виделись необычными — каждый крючочек на стенах, каждая лампочка на потолке, цветастые, с жар-птицами обои в коридоре — все это несло в себе смысл.
Когда они прошли на кухню и он включил кофемашину, она уже знала — если не удерет прямо сейчас, потом уже ничего не поправишь…
Она научилась греться в пустоте одиночества, давно смирившись с ним.
Эту пустоту щедро подогревала сверхидея справедливого наказания за то, что она не знала, как может это быть, когда живешь по-другому. Ей не оставили выбора.
А он, как лихой поворот на знакомой до метра дороге, помешал ей, заставил вдруг в чем-то засомневаться…
Но он уже расстегнул верхнюю пуговицу ее пальто и, прильнув нетерпеливыми губами к ее рту, проник пальцами в ее, как ей казалось до вчерашнего дня, мертвое озеро.
…Мужчины у нее не было более трех лет, вчерашний инцидент с Жаруа не в счет.
С тех пор как разорвала интимные отношения с падким на красивые женские тела Юрием Александровичем, она поняла, что у нее нет ни малейшей потребности в сексе.
От этого грубого и глуповатого во всем, что не касалось бизнеса человека, она сумела взять главное — бескомпромиссность решений и умение создать видимость дружбы с нужными людьми.
Как-то Юрий, торопливо застегивая дорогие, тончайшей шерсти брюки, между делом сказал, что она не злая, как большинство баб, а жестокая.
В его устах это было похоже на комплимент: мол, мы с тобой из одной стаи.
Они, два хищника схожей масти, не любили друг друга, ни он, ни она не испытывали в этих отношениях ни малейшей потребности.
Ушла она с должности его личной помощницы потому, что не хотела и дальше пресмыкаться, не хотела зависеть от чужих обстоятельств…
Он посадил ее, обмякшую в его руках, на кухонный стол.
— Как тебя зовут? — едва слышно выдохнул ее рот.
— Даня.
— А поконкретней? — Она чувствовала себя ребенком, впервые летящим на карусели и, чтобы скрыть свой восторженный страх, несущим всякую чушь.
— Кузьмин Даниил Аркадьевич, — выдохнул он в ее подростковую грудь и, стащив с нее юбку, начал медленно, взявшись дрожащими от страсти пальцами за резинки, скатывать с ее ног чулки.
Когда он вошел в нее, вселенная на миг остановилась, дав ей возможность насладиться каскадом из миллиардов звезд, которые, рождаясь в ней, превращались в салют и засыпали всю маленькую, захламленную кухню.
Они пришли в себя уже на кровати в его комнате.
— Зайчик, ты бы сходила в душ, мама скоро вернется.
Она лежала на его мягком, с крупной, сочной родинкой у пупка животе, он ласково гладил ее по коротко стриженным волосам.
«Зайчик»…
Это пошлое словечко прозвучало в его устах как самое нужное на земле слово.
Зайчик маленький и беззащитный.
Ему всего-то и нужно — упасть в тепло человеческой ладони.
Под учащенный стук своего сердца она попыталась прислушаться к своему любовнику.
Теперь она его слышала!
Но совсем не так, как умела «слышать» других.
Мысли других людей будто кто-то печатал на невидимой машинке, они вылезали в пространство черными буквами на белых листах. Всего лишь буквы, оформленные в слова и образующие поток чужих мыслей.
Сейчас же она ощущала совсем другое.
Словно была с ним одним целым, и слово «зайчик», вырвавшееся из его теплой глубины, непостижимым образом зародившись сразу в них обоих, имело вкус и цвет, оно имело будущее!
На непослушных, все еще дрожащих с непривычки ногах, Инфанта прошла в ванную.
Пахло его древесным одеколоном и еще чем-то сырым, застарелым.
Она приоткрыла контейнер для белья, стоявший под раковиной — он под завязку был полон грязной одежды.
Вместо презрительного гнева, который обычно вызывали в ней отрыжки человеческой жизнедеятельности, она вдруг почувствовала укол жалости, сменившийся мыслью о том, почему мама не может или не хочет постирать его вещи.
Флакончик дешевого геля для душа, стоявшего на угловой полочке в ванной, был почти пуст.
Неловко и наскоро обмывшись, она встала на свалявшийся плюшевый коврик и набросила на себя первое попавшееся на глаза полотенце.
Она ощущала себя легко и одуряюще свободно — будто кто-то почистил рабочий стол на компе, выкинув в корзину кучу ненужных, засоряющих биополе файлов.
Кстати о файлах…
Узнал ли уже «объект» о послании, что она отправила вчера на электронную почту незнакомой ей, но важной в цепочке плана женщине? — равнодушно подумала она.
Инфанта вышла из ванной, и вдруг ей стало неловко.
Она все еще была по-девичьи стройна — ничего лишнего ни на животе, ни на боках. Но, подумав о том, что Даня мог уже вырваться из своей полудремы и теперь, при свете дня, вдруг разглядит какие-то несовершенства, увы, уже неюного тела, она захотела накинуть на себя что-нибудь посущественней едва прикрывавшего зад полотенца.
Дверь маленькой комнаты, что располагалась ближе ко входу, была приоткрыта.
В надежде найти там какой-нибудь плед Инфанта, едва слышно ступая по грязно-серому ковролину коридора, проникла в комнату.
Раскладной диван слева, напротив — стеллажи, густо заставленные книгами. У окна — еще советских времен полированный письменный стол.
В комнате царил такой же обжитой беспорядок, как во всей остальной квартире.
Инфанта подошла к столу.
На нем лежала большая стопка книг. Она осторожно взяла лежащую сверху — «Неизвестные передвижники».
Открыв заложенную сломанным карандашом страницу, она увидела ту самую картину с одинокой вороной на заборе.
От страницы разило валокордином и нездоровым, немолодым телом, скачущим давлением и зубными коронками.
Давя в себе приступ отвращения, она положила книгу на место и осмотрелась по сторонам.
На собранном допотопном диване лежала пара декоративных подушек, со спинки такого же допотопного, стоявшего рядом кресла, за ней угрожающе следила серая растянутая кофта. Пледа нигде не было.
Инфанта, все так же осторожно передвигаясь на кончиках пальцев, собралась было выйти из комнаты, но тут ее внимание привлекла бумага в прозрачной папке, засунутой под стекло книжного стеллажа.
