Волшебный, родной Никитин не поленился и отдельным сообщением прислал номер, на который звонили.
Самоварова полезла в чат с Жанкой.
Указанный полковником номер телефона принадлежал Дяде.
Конечно, это еще ни о чем не говорило – у Дяди мог быть кто-то в России, от кого он ждал звонка в определенный, после работы, час. Жанка же болтала, что он из секты «свидетелей Иеговы». Возможно, это имеет какое-то отношение к общине…
Она вспомнила его припадок, последовавший после истерики Тошки, и свои ощущения, которые еще тогда упрямо подсказывали: бегающие глазки и рыжие усишки определенно скрывают что-то, связанное с исчезновением Алины.
На дороге показались две девушки.
Они шли неспешно, не забывая соблазнительно вилять бедрами, и громко, ничуть не стесняясь, что их могут услышать, переговаривались.
Самоварова снова залезла в телефон.
«Не привлекалась. Не нарушала», – коротко ответил полковник на ее запрос о Диляре.
В этом Самоварова не сомневалась.
«На форуме мамочек некая мадам Козлова дала ей положительную характеристику. Могла бы сама не полениться и посмотреть».
Могла бы, да не до этого было…
– Да, блин, так и сказал: цветов и ресторанов не будет, денег тем более. Но куннилингус я готов тебе сделать прямо сейчас! – сказала та из девушек, что была в белом, обтягивавшем ее прекрасные формы спортивном костюме.
– Это на «Тиндере» такие мудаки водятся? И ты в анкете указала «для серьезных отношений»? – удивилась ее подруга в развевающемся коротком черном платье.
– Ага… Не, ты прикинь! Он видит меня пять минут и уже готов полезть прямо туда, только безо всяких расходов. Но он так это выдал, будто роскошный подарок мне делал!
– Вот урод!
Когда девушки поравнялись с лавочкой, одна из них прицелилась взглядом в Самоварову. Она смотрела не столько на нее, сколько на ее одежду, словно прикидывая про себя ее статусность: «Наша? Пф… Не наша!»
Но привыкшей быть вежливой Варваре Сергеевне пришлось оторваться от телефона:
– День добрый.
«И вам», – не выказывая ни малейшего интереса к ее персоне, безразлично кивнули в ответ обе девушки.
Вблизи они оказались существенно старше. Щедро просиликоненные барышни около сорока, обе блондинки. Та, что в черном платье, курила тонкую сигарету, а та, что в белом костюме, недовольно надув неестественно пухлые губы, отмахивала от себя дым.
Удаляясь, девушки вернулись к беседе:
– Ну а твой-то что? – спросила та, что в черном.
– Раз в месяц деньги на карту переводит, звонит раз в неделю, о ребенке, типа, справляется.
– Хорошо хоть из дома не гонит.
– Еще чего?! Я отсюда ни за что не съеду. Скорее у покойника месячные начнутся.
– Ну знаешь… Если его новая мамзель захочет, они и дом у тебя отожмут. Купит тебе с Петькой квартирку где-нибудь за пределами Садового, еще и зарплату урежет.
В ответ на опасения подруги «брошенка» громко возмутилась:
– Это еще как?! Дом на нас двоих оформлен. И плачу за него по квитанциям я, и разрешение на въезд в поселок только я могу заказывать.
– Ну, было бы желание, он хоть и тупой, но все же юрист.
– Слушай, не порть мне настроение!
Проводив парочку взглядом, Варвара Сергеевна решила разыскать то место, где жили в бытовках строители.
49
Из дневника Алины Р. 3 июня
Мать часто твердила: все женские болячки от мужиков.
Рассуждая на эту тему, она как-то сказала, что секс в мужской жизни состоит на девяносто процентов из фантазий и разговоров, и лишь на десять из сомнительной практики, которая у подавляющего большинства сводится к нескольким примитивным телодвижениям, результатом которых становится их скотское удовлетворение, ну и в лучшем случае – оплодотворение женщины.
«А женщина – это и есть сама жизнь! – Голос матери дрогнул на самой высокой ноте и будто завис над пропастью. – От такого отношения она гаснет и медленно умирает».
Она сидела в кресле перед телевизором, смотрела экранизацию «Анны Карениной» и пила красное дешевое вино из изящного хрустального бокала.
В тот вечер я пришла домой позже обычного – около одиннадцати вечера.
В тот вечер я и сама была нетрезва, но мать, с жаром пустившись в свои рассуждения, навеянные сюжетом фильма, конечно, этого не заметила.
Взрослея, я стала ощущать, как стремительно испарялась ее любовь ко мне. На смену, как мне казалось, пришла лишь снисходительная жалость напополам то ли с завистью, то ли с брезгливостью.
В тот вечер меня лишили девственности – быстро и неумело: несколько скотских телодвижений и запах дешевого пойла.
Я шла домой и отчаянно не понимала – вот ради «этого» моя мать часто не ночует дома или со мной что-то не так?!
Мне захотелось спросить у матери про женскую фригидность – от мужиков ли она зависит или это врожденный порок, но я не стала…
Я больше не могла видеть ее ставшее привычно пластилиновым лицо, слышать подрагивающий, чужой, будто взятый напрокат из другого тела, голос.
Я ушла к себе и, сжавшись в комок, прорыдала всю ночь.
Слышала, как отец, придя с вечерних посиделок у коллег, приоткрыл мою дверь и, удостоверившись, что я дома, пошел к себе в комнату проверять тетради и втихаря потягивать дешевый коньяк из неизящной чайной чашки.
Много лет спустя Андрею удалось меня растормошить.
В нем было столько энергии, что и мне удавалось от нее заряжаться.
Мы тогда оба думали, что наш яркий беспечный праздник будет длиться вечно.
А секс был его составляющей.
И все же там было не про чувственность.
По крайней мере, не про мою.
К мужчинам это слово вообще неприменимо. Натиск, напор, разрядка – им подходят только эти слова.
В. же был до одури неспешен.
Каждый раз он вел себя так, словно это последнее соитие в его жизни – он смаковал процесс от первого, внимательного и задумчивого, как только я появлялась в поле его зрения, взгляда, до последнего, отданного ему моим усталым, но все еще жадным ртом, поцелуя.
Он словно научил меня летать, а потом, хладнокровно прицелившись, отстрелил мне крылья.
Может, звучит кощунственно, но рядом с ним, моим заморозившим душу любовником, я ощущала себя частицей вселенной, а это значит, что я была близка к истокам, близка к Создателю…
Я понимаю, ты можешь оказаться ханжой и рьяной поборницей морали, и тогда ты в полном праве возмутиться, но в моей истории это не изменит ни слова.
