О Тае он подумал уже во дворе, в падении. Не удержался на крыльце, потерял равновесие, восстановил его, коснувшись руками земли. Его тянуло к воротам, но из-за падения пришлось изменить курс. Шевелев шел по пятам, с пистолетом в руке, у Трофима просто не было времени развернуться.
Шевелев действительно вышел вслед за ним. Заметил его, выстрелил. Глушитель был уже прикручен, Трофим услышал только стук затворной рамы. И снова подумал о Тае. У Шевелева, пожалуй, не было времени ее застрелить, да и надобности, наверное, тоже. А может, она и вовсе с ним в сговоре и не спит она под действием снотворного, как можно было подумать, а просто лежит и ждет, чем все закончится.
А закончиться все могло в любой момент, пуля пробила пластиковый умывальник, мимо которого пробегал Трофим.
– Стой! – крикнул профессор.
Но у Трофима как будто открылось второе дыхание. Он забежал за летний душ, а там кусты малины, и не дикорастущие, как у нерадивых хозяев, а очень даже ухоженные и растущее стройными рядами, что называется, по ниточке. Между двумя такими рядами Трофим и бежал, пригибаясь. Мелкие острые колючки царапали щеки, лезли в глаза, но разве это опасность?
Глава 17
Трофим почти уверен был в том, что Шевелев его видит, наблюдает, идет за ним, но продолжал бежать, а когда ряд закончился, резко сбавил темп и осторожно свернул в другой ряд. Уже на корточках, гусиным шагом, медленно-медленно, тихонько-тихонько двинулся назад, в сторону дома. Живот скрутило от боли, из раны текла кровь, но Трофим не сдавался.
Не стоял на месте и Шевелев, он шел неторопливо, а остановился как раз напротив того места, где при его приближении замер Трофим. Друг от друга их отделяло всего несколько кустов. Натянутая проволока мешала Трофиму наброситься на убийцу.
Малинник пышный, кусты настолько же густые, насколько и колючие, Шевелев не мог видеть Трофима. Но он, казалось, чувствовал его, потому и стоял спокойно, зная, что деваться жертве некуда. А тишина такая благостная, такая умиротворяющая, лечь бы сейчас набок, расслабиться и раствориться в ней, а рана затянется сама по себе. Но, увы, очень скоро рана в животе не будет иметь никакого значения. Застрелят Трофима или добьют вилкой в живот, уже все равно, главное, что убьют. Прозвучит выстрел, нарушит тишину, но она тут же вернется и снова радостно зазвенит, потревоженная только стрекотом сотен тысяч сверчков. А Трофим будет лежать мертвый, ничего не слышать, ничего не чувствовать. Не будет у него ни семьи, ни дома, ни жены. Ничего не будет. И все потому, что у какого-то профессора поехала крыша.
А лечь набок очень хотелось, но нельзя шевелиться и умирать никак нельзя. Жизнь даже в серых красках – это все-таки жизнь, а не смерть. Даже серое небо
– это океан воздуха, а так хочется вдохнуть полной грудью, приятно захмелеть от щедрой порции кислорода. Но Трофим и дышать боялся, вдруг Шевелев услышит, а оружия против него нет никакого.
– Ну чего ты там затих? – спросил безумец.
Трофим ждал, что Шевелев обратится к нему – с насмешкой и злорадством, но все же вздрогнул от голоса, которым его спросила, казалось, сама смерть.
Крупицын хотел резко подняться, но затекшие ноги подвели, да и страх давил на плечи, пригибая к земле.
Он поднимался медленно, не чувствуя под собой ног, но, возможно, потому Шевелев и не выстрелил, хотя и держал его на прицеле.
– Надеюсь, ты убегал от меня не зря… – сказал маньяк.
В свете луны его лицо казалось мертвенно-бледным, как будто покойник из небытия всплыл. Но, увы, Шевелев остается жить, а покойником будет Трофим.
– Перед смертью жизнь пробегает перед глазами… – Шевелев описал пальцем круг перед глазами.
Точно так же он мог очертить круг и стволом пистолета, все равно у Трофима не было никакой возможности атаковать его. И кусты мешали, и на ногах он еле держался. И жизнь, казалось, покидала его вместе с кровью. Но умирать так не хотелось.
– Ты видел Роберта? Ты видел Таисию?
– Я видел, как ты убил Мурата. Это ты стоял за памятником, это к тебе пошел Мурат.
– Он был так неосторожен, – вздохнул Шевелев.
И как это ни странно, Трофим не заметил в этом его сожалении глумления и фиглярства. Он действительно сочувствовал своей жертве. Возможно, он пустит слезу над телом Трофима.
– Сам придумал карнавальную маску или Робик подсказал?
– Тебе не все равно? – с печалью в голосе спросил профессор.
– Мурату будет интересно.
– Мурату… Ну если Мурату… Я не думал, что убью его в тот день…
– А маскарад? А трость?
– Трость у меня была, а все остальное не проблема. Я тщательно готовился, не хотел, чтобы меня узнали так быстро… Мне нравилось охотиться… И сейчас нравится… И будет нравиться… – Шевелев задумался, как будто не знал, озвучивать пришедшую на ум мысль или нет.
– Смерть Мурата могли списать на меня.
– И Гоголем быть нравилось…
– Я мог сесть из-за твоего Гоголя.
– Я бы достал тебя и в тюрьме… – возвращаясь в реальность, заявил Шевелев.
– Но на всякий случай решил упростить себе задачу, да?
– На всякий случай.
– И напал на совершенно невинного человека. – Трофима вдруг осенило, кажется, он получил шанс остановить маньяка.
– Я сожалею об этом.
– Он сейчас в больнице, у него заражение крови, ему отрезали руку!
– Это неправда. – Шевелев не поверил Трофиму, но это его не остановило.
– А вторая рука под вопросом!.. Человек из-за тебя стал инвалидом. Совершенно невинный человек!
– Ну, не такой уж он и невинный… – пробормотал профессор. – Он был пьян, возможно, шел домой… избивать жену…
– Э-э, не-ет! Не ищи оправданий! Не найдешь!..
– Я не ищу… – Шевелев нервничал, и Трофим это чувствовал.
– Ты нарушил главный принцип Гиппократа: «Не навреди!».
– Эй! – разволновался профессор.
Он мог выстрелить в любой момент, но Трофим уже разошелся, даже страх перед смертью не мог остановить его.
– Какой же ты после этого врач?
– Ну все!
Трофим понял, что сейчас прозвучит выстрел и Шевелев поставит точку в их разговоре. От страха у него онемел язык, но, казалось, сама душа исторгла крик, пытаясь предотвратить неизбежность.
– Но ты можешь все исправить!
И надо же, этот крик души смог заинтриговать Шевелева. Он ничего не спросил, но палец на спусковом крючке замер.
– Или застрелиться!.. Или вылечить самого себя!..
– Вылечить?! – удивился профессор.
Похоже, такая мысль его даже не посещала. Если так, то он действительно болен на всю голову. Значит, шансов выжить у Трофима нет. И все же он продолжал хвататься за жизнь.
