— Разве это не помеха для врача? — ухмыляется Пенни.
— Вообще-то нет. Он ведь эндокринолог, ты забыла? Гормональные сбои, заболевания щитовидной железы и все в таком духе. Он не имеет дело с выделениями…
— А как же анализы? Разве он не берет пробы, пункции и тому подобное?
— Нет, у него для этого есть другие люди.
— Это как-то неправильно, — заявляет она, и я улыбаюсь.
Пенни нравятся не заморачивающиеся мужчины — художники или субъекты, перебивающиеся случайными заработками, которые ютятся в скверных квартирках, где постоянно шляются кошки, или, как в случае с Хэмишем, композиторы, живущие на канальной лодке.
— Значит, он никогда не рассказывал тебе никакой чернухи?
— Никогда. Вот что значит жить с врачом. Ты рассчитываешь на всякие смачные байки, а слышишь одно нытье про то, что в столовой больше не продают булочки с маслом, и поэтому приходится покупать булочку и крохотную упаковку масла в фольге, которое плохо намазывается. Одному богу известно, сколько он ныл на эту тему…
— Возмутительно, — фыркает Пенни, — врач его уровня вынужден сам намазывать масло…
— И это далеко не все, — продолжаю я. — Когда внедрили новую систему парковки, места для персонала оказались дальше от входа в больницу, чем прежде. Ей-богу, могло показаться, что мир перевернулся.
— Какая глупость.
Я киваю, радуясь, что могу высказаться и облегчить душу. Звучит банально, но воспоминания о «пунктиках» Энди всегда немного примиряют меня с моей нынешней ситуацией.
— Затем разразился Кризис Качества Туалетной Бумаги 2017 года, а следом за ним — исполненная драматизма замена пластиковых стаканчиков для кулера на картонные рожки…
— Он и на это жаловался?
— Да! Можно подумать, что ему близка идея отказаться от одноразового пластика, но нет…
— Знаешь что, Вив, — заявляет она, — ты правильно сделала, что избавилась от этого типа…
И как будто в порыве чувств она вцепляется зубами в трубочку, и крем, точно газ из ракетного сопла, вырывается наружу с другого ее конца.
— Пенни! — восклицаю я, откидываясь назад, но несколько капель все же достигают цели.
— О господи, извини, пожалуйста, ну надо же! — Она хватает бумажную салфетку и принимается возить ею по моей груди.
— Перестань! — шиплю я, указывая на заляпанную кремом книгу стоимостью пятьдесят пять фунтов, которая лежит на столе. — Ты сюда посмотри!
Пенни смотрит на нее с таким выражением, точно впервые видит, и принимается оттирать салфеткой. Пары аккуратных движений было бы достаточно, но она трет со всей силой и протирает глянцевую пленку.
— О господи, стало только хуже, — бормочет она. — Так, делаем ноги.
— Мы не можем просто взять и уйти!
Она вскакивает со стула и хватает меня за руку.
— А что еще остается? Заново припрессовать пленку?
— Ну, возможно, нам следует за нее заплатить…
— Не говори ерунды, — шипит она. — Двигай давай!
Меня не радует тот факт, что мы свалили из кафе. Мне нравится это место, и приятно, что оно процветает, когда так много заведений закрывается. А если все будут приходить сюда и пачкать кремом? И вдруг это попало на камеры видеонаблюдения?
Возможно, я слишком бурно реагирую и никому нет дела до испорченной книги. Но я — невротик по натуре и хотела бы быть пофигисткой, как Пенни, только сделана из другого теста. Я переживаю из-за того, что могу кого-то огорчить или обидеть. Переживаю из-за Спенсера, хотя он совсем взрослый, имеет водительские права и гоняет на своей вонючей «Шкоде», заваленной пакетиками чипсов, банками колы и остатками фастфуда (садясь в его машину, я всегда жалею, что на мне нет защитного комбинезона — типа тех, что используют при работе с асбестом). И, конечно же, меня волнует его рацион и сбалансированность питания.
Я переживаю из-за Иззи — действительно ли она смирилась с нашим разрывом или просто делает вид. Переживаю из-за своего будущего — останусь ли я до конца своих дней личным помощником в «Флаксико», неужели у нас в саду водятся крысы, и если так, то вдруг они проберутся в дом и ночью укусят Иззи.
— Пошевеливайся! — рявкает, оглядываясь на меня, Пенни, в то время как я семеню за ней, точно служанка за госпожой. И вот мы у выхода из кафе. Она выбегает первой, и мы устремляемся вниз по пешеходной улице и благополучно сворачиваем за угол.
Она останавливается и переводит дух. День теплый и довольно душный, и у меня волосы прилипли ко лбу.
— Ну, угораздило же нас, — заявляет она.
— Черт возьми, Пенни, — восклицаю я, — ты хоть понимаешь, что теперь мы туда ни ногой?
— Это еще почему? Нас никто не видел.
— Мы все обляпали и вляпались!
Она мотает головой, берет меня под руку, и мы движемся в сторону метро.
— Ты слишком много переживаешь.
— Я в курсе.
— И мне действительно жаль твой топик.
— Не важно, он старый.
Я ловлю ее взгляд — подруга улыбается, и меня разбирает смех. И снова ей удалось отвлечь меня от пагубных мыслей про новую пассию моего благоверного.
— Знаешь, что я думаю? — спрашивает она.
— Что? — Я предвкушаю очередной мудрый совет.
— Я думаю, — заявляет она, когда мы спускаемся в метро, — если они не хотят, чтобы посетители ели пирожные, то зачем они их продают?
Глава десятая
Среда, 24 июля
До того как это случилось со мной, я считала, что после ухода мужа больно первые недели, а затем мало-помалу жизнь налаживается. После бури, так сказать, наступает затишье. И по большей части это действительно так: довольно цивилизованно и вполне по-деловому. Я стараюсь держаться максимально достойно, когда Энди приезжает за Иззи или за своими вещами. Я даже предлагаю ему чаю (причем не плюю в чашку) и помогаю относить к машине сумки с книгами и медицинскими журналами.
Но в другие дни я чувствую себя так, точно мое сердце разбито снова, и закипаю от ярости и обиды. Я безутешно рыдаю в отделе молочных продуктов супермаркета. Съезжаю на обочину по дороге домой и сижу в машине, обливаясь слезами и понимая, что буду выглядеть кошмарно, когда приеду за Иззи в городской лагерь или к подруге домой, но не могу взять себя в руки. Плаваю в бассейне и представляю себе, как Энди занимается этим с ней, и мои слезы смешиваются с хлорированной водой. Я звоню ему с намерением выплеснуть гнев, но только всхлипываю и нажимаю «отбой». Это происходит какими-то припадками, а затем следует пара недель, когда слез нет вообще.
Порой мне хочется не плакать, а орать, крушить все подряд и избить его. В такие мгновения я сделала брешь в плетеной мусорной корзинке, расколотила его любимую кружку и шариковой ручкой продырявила его старый садовый свитер. К счастью, Иззи этого не видела. Мысль о том, что я ей нужна, — это просто спасение.
