— Что?
— Залезай на стол и кричи как можно громче.
— Соседи услышат.
— Плевать на соседей.
Я смотрю в окно.
— Там Крисси. Я могу напугать малышку.
— Или у нее на подсознательном уровне сформируется представление о правах и возможностях женщин… — хихикает Джулз.
— Или ее травмирует вопль выжившей из ума тетки…
— Что очень укрепит ее жизненные позиции при проживании на одной жилплощади с таким старшим братцем, как у нее.
И, возможно, она, черт побери, права. Я скидываю туфли, выставлять себя на посмешище — это одно, а стоять в уличной обуви на столе — совсем другое, и залезаю на стол.
— Я — умница! — кричу я.
— Ори во весь голос! — подначивает Джулз, глядя на меня снизу. — Думай о том, сколько тебе пришлось преодолеть за последние несколько месяцев. Думай о том, сколько хвалебных слов ты ежедневно преподносишь на блюдечке Иззи, Спенсеру и всем своим подругам и как это помогло им стать теми, кто они есть. А сегодня — твой праздник. Ори во всю мощь легких: «Я, мать вашу, умница!»
Я прыскаю от смеха.
— Давай, Вив!
— Я — УМНИЦА! — горланю я. — Я, МАТЬ ВАШУ, УМНИ…
Я осекаюсь и с трудом удерживаю равновесие, потому что кухонная дверь внезапно распахивается. На пороге стоит Пенни в ярко-розовом платье, смотрит на меня изумленным взглядом и радостно скалится, а рядом с ней — незнакомый мужчина. Высокий, темноволосый, чисто выбритый и ужасно красивый, и вид у него просто обалдевший.
— О господи, прошу прощения! — восклицаю я, сползая на пол. — Это просто, я тут…
— Пожалуйста, не извиняйся, — хрипло смеется Пенни. — Это абсолютная правда. Это мне нужно извиняться за то, что вломилась сюда…
— Все в порядке, правда, — с пылающими щеками заверяю я.
Она сияет улыбкой и поворачивается к своему потрясенному спутнику.
— Вив, дорогая, я хотела бы познакомить тебя кое с кем. Это мой сын Ник.
Часть третья
Только вперед!
Глава двадцать первая
Двенадцать дней спустя: четверг, 5 сентября
Роуз не очень довольна, когда я объясняю ей, что роль Посланницы Менопаузы не для меня. Можно сказать, что мне не хочется вешать на себя ярлык «на менопаузе» (фраза, которую я обкатывала, когда думала, что сказать), но это было бы самообманом. Потому что суть в следующем: даже если я согласилась бы, а это ни за какие коврижки, я не уверена, что мои коллеги-женщины сочтут это Хорошим Начинанием.
— Меня смущает, что это будет воспринято как высокомерие, — объясняю я в ее кабинете.
Сидящая за столом Роуз хмурится.
— И почему тебя это смущает?
— Потому что… — я запинаюсь. — Я не уверена, что женщины хотят обсуждать такое на работе, вы понимаете?
— Почему нет?
— Потому что, как ни крути, но основной посыл будет: «Слушай, ты — средних лет и, вероятно, переживаешь климакс, судя по тому, как ты рявкнула на Белинду у принтера, а еще я на днях видела, как ты плакала в машине на парковке. И ты ведь в последнее время поправилась? Чуть раздалась в талии, да? Может, хочешь поговорить об этом?»
— Ох, — у Роуз сконфуженный вид. — Ты плакала в машине на парковке?
Всего несколько раз.
— Никогда, — вру я.
— Радостно слышать, — она мимолетно улыбается. — Я понимаю твои опасения, но мне это представлялось в более позитивном свете.
— И как это будет работать?
— Просто я думала, что им будет приятно ощущать поддержку.
Им — точно те, кому за сорок пять, — представители другого биологического вида.
— Не знаю, каким образом это можно сделать так, чтобы женщины не чувствовали себя париями
[1], — говорю я, пытаясь подобрать более точную формулировку. — Возьмем, к примеру, выпускников школ и колледжей, которые приходят к нам на собеседование.
Она кивает.
— Представьте, что у них был бы какой-нибудь Посол Молодежи, который прохаживался бы тут, задавал вопросы о самочувствии и о том, есть ли у них сложности в личных взаимоотношениях, или проблемы с организмом, или…
— Думаешь, такую инициативу оценят? — радуется она. — А что, это мысль!
— Нет, Роуз, не думаю. Скорее ее сочтут дикой и бестактной. А рабочими вопросами и всем, что влияет на производительность труда… — Я делаю паузу. — …Я должен заниматься наставник, не так ли? Поддерживать их в этом.
— Понятно, куда ты ведешь, — задумчиво произносит она.
Что касается деловых переговоров, тут Роуз, бесспорно, нет равных, но вот навыки работы с людьми у нее слегка хромают.
— Впрочем, я признательна, что вы предложили мне эту работу, — добавляю я. — Я польщена.
— Ну, ты была моим кандидатом номер один.
— Вот как?
Пожалуй, это хороший знак, размышляю я — должно быть, она ценит мое умение общаться и привлекать людей или, по крайней мере, не отпугивать их свирепым видом.
— Да, — говорит Роуз, зачем-то переставляя телефон на столе. — Я знаю, Вив, ты об этом не распространяешься. Ты просто работаешь себе без всякой суеты, но иногда на тебя посмотришь, а ты — вся пунцовая.
По дороге домой я мысленно проигрываю нашу беседу снова и снова: значит, вот как меня воспринимают. Не как сотрудника, который выкладывается по полной и, если можно так выразиться, последние несколько месяцев справляется на «ура!» (а что вышла замуж за блудливого козла, так это не считается) и который с полным правом может орать, стоя на кухонном столе, «Я — умница!». Это осталось вне поля ее внимания. Для нее я — мелкая сошка, которая просто работает себе без всякой суеты.
Внутри все по-прежнему клокочет от возмущения, возможно, чрезмерного, когда я обмениваюсь любезностями с руководящими дамами на продленке, откуда забираю Иззи. И по пути домой в голове все еще гудит, между тем как Иззи радостно щебечет про игрушечный замок («со светом!»), который они строили на продленке из старых коробок и разного хлама, и про свой восьмой день рождения, который еще очень не скоро («А вечеринка будет?»).
Тем временем я думаю: «Значит, без всякой суеты». Кому понравится такая характеристика? Точно, что не Джулз, которая построила себе совершенно новую успешную карьеру и, безусловно, любит свою жизнь. И не Шелли, для которой суета, как мне известно, — норма жизни, потому что в противном случае многочисленные подопечные ей семьи не получали бы необходимую поддержку. Она занимается вопросами, связанными с защитой детей, родителями-алкоголиками, насилием в семье, безнадзорностью, нищетой, психическими расстройствами, наркоманией, она — ходячая суета. И Айла тоже суетится в присущей ей настойчивой целенаправленной манере — отказывается сидеть сложа руки и смириться с тем, что у музея «все в прошлом», как недавно выразилась одна ее коллега. Что касается Пенни, то вся ее жизнь, похоже, была сплошной суетой, начиная с тех дней, когда она продавала одежду на рынке Портобелло, и до той поры, когда оказалась за штурвалом общенациональной сети модных магазинов.
