— Да, папа пойдет с нами?
— Э-э-э… У папы своя…
— Конечно, с вами, — тут же спокойно перебивает Зубов, а затем кидает на меня прищуренный взгляд, — я теперь все время буду с вами.
— Да? — улыбается Сонька, отправляя своей невероятной папиной улыбкой меня в полный нокаут, когда ни встать, ни выдохнуть. Или это Зубов своей фразой и тоном безапелляционным только что сотворил?
— Да, — судя по дрогнувшему голосу, улыбка дочери папаше тоже зашла. Ну-ну… Готовься, Зубов, Сонька — человек коварный и хитрый. Умение манипулировать прокачано до уровня мастера еще в подгузниках.
— Тогда спать! — командует дочь, и мы выдвигаемся в сторону гостиницы.
— У меня нет детского кресла в машине, — сокрушается Зубов, неожиданно останавливаясь.
— Ничего, мы на метро, — я хочу забрать дочь, но он не разрешает. Прижимает Соню к себе, а та и рада, уселась на его крепких руках, пальчиками за шею обняла, прижалась. Такая, прям, папина дочка. Клянусь, я даже ревновать начинаю!
— Нет, мы все на метро сейчас, а завтра я куплю кресло, — командует Зубов, сворачивая к станции.
Я молча топаю следом.
В метро Соня вертит головой, любопытно разглядывает станцию, вдыхает маленьким носиком совершенно неповторимый запах подземки. Она еще не привыкла, мало ездила, все ужасно интересно.
Сажусь рядом на сиденье, потому что Зубов так и не спускает дочь с рук, и решаю заметить осторожно:
— Ты события не торопи.
— Это ты насчет кресла? — косится он на меня, — я не тороплю. Наоборот, отстал на несколько чертовых лет.
— Ну-ну…
— Клубничка, — Зубов разворачивается ко мне, смотрит внимательно, — нам с тобой предстоит серьезный разговор, ты понимаешь это?
— А то…
— Не шути и не думай, что я шучу.
— И не думаю. Надеюсь, не шутишь.
Объявляют нашу станцию, поднимаемся. Соня, уже устав, вяло цепляется за отца, зевает.
Кто-то сейчас помоется и ляжет баиньки.
А кому-то предстоит серьезный разговор.
Если, конечно, кто-то, все же, не шутит…
Серьезный разговор
Моя дочь спит так же, как я. На животе, раскинув руки на половину кровати. Она вообще на меня до такой степени похожа, что даже не по себе немного.
Все-таки, фото не передает вообще ничего.
В который раз убеждаюсь.
Вот, например, Клубничка на фотке — ну просто сладкая куколка, глаз, конечно, задержится, но не до такой степени, чтоб дыхание перехватывало. А в живую — до такой. И даже больше. Иногда, глядя на нее, появляется ощущение, что просто невозможно вздохнуть. Через боль все выходит, через такое стеснение в груди, что даже страшно. Будто чуть-чуть — и задохнешься. Если ее не будет рядом.
И моя дочь, которая на всех фотках — копия Клубнички, в реале — моя копия. Моя — мимикой, веселым прищуром темных глаз, улыбкой, хитрой мордашкой… Не надо никакого теста, и так очевидно не только мне, всем вокруг — моя. Полностью моя.
И как вот это чудо без меня три года?.. Больше! Больше трех лет! А, если взять еще и то время, когда она в клубничном животе была… Сука, я столько времени потерял! Столько упустил!
Потому и не мог отпустить ее от себя даже на расстояние метра. Просто вцепился, как сумасшедший Голлум в свое сокровище. Не хватало только хрипа безумного: «Моя пре-е-елес-с-сть»…
Хорошо, что Клубничка великодушно позволила мне верховодить. Не отнимала мою прелесть, не пыталась перетянуть на себя ее внимание. Не знаю, что было бы в этом случае. Наверно… Наверно, что-то было бы.
Но моя Клубничка в очередной раз показала себя умной и здравомыслящей девушкой. И временно отошла в сторону, позволяя мне насладиться общением с Соней. Моей прелестью. Моей темноволосой маленькой принцессой.
Я смотрю, как она спит, раскинувшись на кровати, утомленная долгим днем в саду и долгим вечером с мамой и папой, и буквально задыхаюсь от осознания: именно так и должно быть.
Так.
Моя дочь должна проводить время с папой и мамой, должна засыпать, усталая и счастливая. И просыпаться утром от того, что ее целует мама.
И нет, мне мои мысли сейчас не кажутся глупыми и сопливыми.
Наоборот, то, о чем я думал раньше, когда воображал себя свободным волком, псом на государевой службе, теперь ощущается херней. Как раз той самой — глупой и сопливой. Инфантильной до охерения.
У мужчины должен быть ребенок, в котором он будет видеть себя. У мужчины должна быть такая маленькая принцесса, которую нужно любить и зацеловывать в розовые щечки.
Которая будет им вертеть и называть «папочка».
Меня сегодня называли. И я, здоровенный дурак, плыл, как мальчишка, от небывалого удовольствия.
И терять я это больше не намерен.
— Все хорошо? — Клубничка становится рядом, смотрит на меня вопросительно. Не понимает, несмотря на всю свою сообразительность и ум, просто не понимает моих эмоций. Но ей простительно. Она это чудо родила и каждый день видит. А я…
А я тоже буду теперь!
Каждый день!
И чтоб называла «папочка»…
— Да, Клубничка, все хорошо… — хриплю я, тщетно пытаясь понизить голос до шепота. Такого, чтоб не разбудить дочь.
— Пойдем на балкон, — говорит она, кивая на балконную дверь.
Оглядываюсь. Ну да, здесь, по-любому, больше негде. Кухонного островка нет, только в стороне, на тумбе, стоит микроволновка и чайник.
И санузел один на четыре номера.
Вообще, все дико неудобно, особенно теперь, когда тут живет ребенок.
Надо что-то решать с этим…
Но пока, надо поговорить. Поставить, наконец, все точки над i. Пора уже.
Клубничка накидывает куртку, подает мне мою, и мы выходим на улицу.
Вид прикольный, воздух — еще холодный, но уже, практически, апрельский. Балкон маленький, буквально для одного. Стоит стул, крепкий, что характерно, на нем подушка, чтоб было теплее сидеть, как я понимаю.
— Тут можно говорить, если негромко, — предупреждает Клубничка, прикрывая дверь поплотнее, — и курить можно, если хочешь.
— Нет. Ты хочешь?
— Нет, я не курю уже давно.
— Курила?
— Было дело…
Беседа — нейтральная, разминочная. Пристрелочная.
— Садись?
— Нет, я постою лучше, ты садись. Ты — большой, сядешь, сразу места больше будет… — улыбается.
И меня торкает от ее улыбки.
Послушно сажусь, и в самом деле, места становится больше. Да и ей ощутимо комфортней, все-таки, я своим размером и весом довлею.
