От внезапной догадки дрожь в теле и руках усилилась, перед глазами снова поплыли тёмные круги, и по спине потёк ручеёк холодного липкого пота.
— Что тебе понятно? — нетерпеливо проговорил отец, внимательно глядя на меня. Что я мог ему ответить? Что у меня что-то с головой, и я полностью съехал с катушек? Нервная дрожь усилилась, и я крепко сжал кулаки, пытаясь её унять, сцепил челюсти, стараясь не стучать зубами.
Гнев, гнев, и только гнев переполнял меня.
— Ты злишься! — догадался отец.
— Да…
— Скажи конкретно, что чувствуешь, и я помогу с этим справиться, — предложил он так, словно отдал приказ.
Ответить я не смог, так как сильно сжал челюсти, чтобы сдержать стон из-за внезапно возникшей в теле боли.
Мысль о том, что отец, может быть, станет меня презирать, поняв, что я ненормален, была невыносимой.
Я уже не видел его из-за повисшей перед глазами мутной пелены, не понимал того, что он мне говорит из-за грохота, раздававшегося прямо у меня в голове, не чувствовал ничего, кроме боли.
Не имея возможности более сдерживаться, попытался закричать, но из моего горящего горла вырвалось только глухое рычание, так как я не смог разжать крепко сжатые челюсти.
Словно парализованный, медленно осел на пол, не ощущая ничего, кроме сжигающего меня огня, глухо рыча, разрывая связки и обжигая горло горячим воздухом.
Вдруг воспалённый мозг осенила внезапная догадка: «Да ведь это же приступ! Что-то похожее на эпилептический припадок? Чёрт! Да я болен!» Отчаянье и ужас охватили меня. Где-то в глубине сознания я всё ещё слышал голос отца, но не различал слов. Почувствовал только, как он подхватил меня своими сильными руками и снова помог добраться до моей кровати.
Надеясь провалиться в спасительную бездну забытья, неосознанно я всё ещё хватался разумом за голос отца. Он что-то громко и успокаивающе говорил. Напрягая мозг, я пытался понять смысл его слов. Когда мне это удалось, я начал различать отдельные слова и фразы:
— Александр, не напрягайся, и сразу станет легче! Ты себе только вредишь. Расслабься! Это всё равно произойдёт
Эти фразы отец повторял несколько раз, снова и снова, не зная, слышу ли я его. Я услышал, но не понимал, о чём он говорит. С огромным усилием открыл глаза, и хоть меня и слепил слишком яркий свет, всматривался в смутные очертания его лица, пытаясь осознать смысл сказанного.
— Говорить можешь? — спросил меня отец. Прохрипел нечто нечленораздельное, пытаясь хотя бы что-то вразумительное произнести, и, всё же, не без труда удалось сказать сначала слово «да».
— Что ты чувствуешь? Скажи хоть что-то! — настойчиво продолжал он.
— Я… в огне… — еле прошептал.
— Это нормально. Я понимаю, что это трудно, но ты должен расслабиться. Не упрямься!
— Что… происходит? — спросил, еле шевеля потрескавшимися губами,
— Происходит то, что присуще твоей природе.
— У меня припадок…? — озвучил озарившую меня внезапную догадку.
Ведь, это возможно — наверняка, я очень тяжело болен, и в этом случае моя мать специально отправила меня к отцу. Она догадывалась, что слабой женщине будет трудно справиться с тяжело больным эпилептиком.
— Нет, никакой это не припадок! — ответил отец возмущённо, но я уже уверился в своей догадке и, обжигая горло словами, попросил горячим шёпотом:
— Отец, вызови врача… Это… снова повторяется… уже который раз… Я… не смогу… больше это выдержать…
Но отец был неумолим, он сказал резко:
— Врач здесь не поможет, сын! Никто не сможет тебе помочь, кроме тебя самого. Ты должен пройти через это сам!
— Через что? — едва шевеля губами, проговорил я, — Я… не понимаю… Что… со… мной…? Я… умираю…?
Отец долго молчал, сомневаясь, стоит ли мне говорить, что происходит со мной, но, все же, решился.
— Нет, ты… перерождаешься!
Эти слова, сказанные так… торжественно, совсем выбили меня из колеи. Все эти загадки не для меня! Почему нельзя сказать всё обычными словами, не создавая атмосферы для закипания мозгов! Ничего не поняв, переспросил, едва ворочая уже почти не слушающимся меня языком и из последних сил шевеля губами:
— Что? … Я… не понимаю…
— Александр, просто расслабься и позволь этому произойти. Всё равно, ты не сможешь этому помешать.
— Скажи мне…, — перебивая отца, прохрипел я, срывая голос, но делая ударение на каждом слове, — Что? Должно? Произойти?
— Ты становишься другим. Другим существом. И не пытайся бороться! Это у тебя в крови! Сопротивляясь, ты делаешь только хуже! — звучал приказ за приказом.
Естественно, я тотчас догадался, что отец — псих. Хорошо замаскированный под нормального человека безумец. За те несколько месяцев, которые я провёл с ним под одной крышей, и до этого дня ни разу не усомнился в его психическом здоровье. Ну, попал! Мало того, что сам тяжело болен, ещё и отец сумасшедший. Конечно, яблочко от яблоньки далеко не падает, не зря он сказал, что это у меня в крови. Ведь я его сын.
С неимоверным усилием, отринув от себя саму мысль о не выносимой боли, я поднялся со своего ложа и, шатаясь, побрёл к выходу. Отец, который всё ещё находился в комнате, собираясь меня удержать, преградил путь.
— Что ты делаешь? — спросил он. С трудом разлепив горящие губы, я хрипло произнёс:
— Я… хочу… уйти…
— Нет. Никуда ты не пойдёшь! — прорычал он.
— Лучше отойди… — зарычал я в ответ, тяжело дыша от переполнявшей меня ярости.
— Александр, слушай меня! Ты не должен никуда идти!
Преграждая мне путь, отец крепко удерживал меня сильными руками. Это не нравилось личности меняющей моё сознание, и, резко оттолкнув его, я почувствовал, что свободен.
— Ты не сможешь меня удержать! — обжёг горло криком. Но он снова схватил и втолкнул меня в комнату, закрывая снаружи дверь. Я свалился на четвереньки и зарычал от гнева.
Внезапно почувствовав прилив новых сил, вскочил и в бешенстве начал крушить окружающие меня предметы, просто ломая их.
И даже не задумался о том, почему добротный деревянный стол, сработанный руками отца, сломался у меня в руках, как картонный, не говоря уже о стульях, которые рассыпались в прах. Мебель в моей комнате была порушена, включая и кровать, и комод. В этом состоянии я не соображал, зачем делаю это. Огромная сила в моём теле требовала выхода.
Разрушив всё, что мог, собирался выбить дверь, но внезапно внимание привлекло окно. Не задумываясь ни секунды, выбил стёкла вместе с оконной рамой и вывалился в оконный проём прямо на мелкие осколки, совсем не чувствуя боли от порезов.
Вечерняя прохлада немного остудила разгорячённый разум. Понемногу начиная соображать, я осмотрелся, хотя, едва ли что мог видеть из-за белого тумана перед глазами, и бросился в лес, во спасение, как тогда посчитал. Не остановило даже то, что органы чувств отказывали. Почти на ощупь брёл по лесу, совершенно не ориентируясь.
