— Ты пытаешься запугать меня до смерти? — сдавленно, словно мне не хватало воздуха, прошептала я.
— Не надо меня бояться… — внезапно осознав, что я задыхаюсь, Алекс выпустил наконец мои плечи из стального захвата и простонал. — Только тебе позволено всё…
— Да что с тобой такое? — воскликнула я, переставая что-либо понимать.
— Я не знаю… — хрипло прошептал он и тяжело дыша, отвернулся к реке и всё ещё дрожа смотрел на воду.
Между нами повисло тягостное молчание. Трудно было подобрать какие-либо слова, чтобы дать ему понять, что он был мне дорог, что ему я буду доверять всегда. Неважно, есть у него какие-либо фобии или нет, меня это больше не волновало. Важнее было то, что я не хотела его терять, пусть не как возлюбленного, а даже как друга.
Если бы он отдалился от меня, я бы этого не вынесла. На секунду я представила, что произошло то, чего я больше всего боялась, что я потеряла его навсегда.
В моём воображении всё выглядело столь реально, что внезапным порывом я просто бросилась к нему и обняла за талию. Уткнувшись лицом в его плечо, ощутила его дрожь, услышала бешеный стук сердца и тихий сдавленный стон в груди.
Его грудная клетка бешено вздымалась, словно в воздухе не хватало очень важного элемента, а тело было словно каменным и таким горячим, что мне показалось, что у него сильный жар.
Так вот с чем были связаны его бредовые речи! Похоже, он заболел и уже не контролировал, что болтает, а я уже выдумала целую проблему!
— Саша, ты болен — у тебя сильный жар, — прошептала я, и он вдруг пошевелился, обнимая меня. Его сильные руки обхватили мои плечи и спину, но уже ласково, не стремясь причинить боль, и он согласился:
— Да, болен… уже давно…
И в эту минуту у меня не нашлось бы никаких сил, чтобы оторваться от него хоть на миг, да это и не требовалось, так как теперь уже Алекс крепко, но бережно держал меня в своих объятиях.
Глава 27. Борьба с собой
Александр
С некоторых пор меня волнует только одна девчонка, всех других я просто не замечаю. Только от неё я не могу оторвать своего взгляда, меня постоянно тянет к ней, что бы я ни делал и где бы я ни был. Рядом с ней я становлюсь совершенно другим, каким-то неспокойным, не могу управлять собой, словно только она управляет моими действиями и поступками.
Похоже, что без неё я уже не могу, скорее всего, укрепляется невидимая связь между нами, и я просто уже не властен над собой. Это так мучительно, когда ты не принадлежишь себе. Кто придумал эту изощрённую пытку?
Меня просто разрывали противоречивые желания. Первое — стремление постоянно видеть предмет моей страсти, заботиться и оберегать. Второе — совершенно противоположное — освободиться от этой болезненной привязанности, чтобы можно было оторваться от неё, быть самим собой, принадлежать самому себе.
Наверное, эти противоречия когда-нибудь доконали бы меня, ведь у нас с Анной не могло быть будущего. Мы с ней из разных миров.
Я — ужасное чудовище.
Она… — она ангел, фея, принцесса.
Что у нас общего? Ничего, кроме болезненной привязанности друг к другу. Зачем усугублять своё и без того тяжёлое положение? Зачем мучить себя? Зачем портить жизнь ей? Но о том, чтобы попытаться разорвать отношения, не могло быть и речи. Да какие там отношения? Я был настолько благоразумен, что не позволял себе никаких вольностей. Наши отношения мы называли просто дружбой, но неужели со стороны нельзя было увидеть, что я окончательно и бесповоротно повержен.
Сдался без боя на милость победителя.
Иногда, когда было очень уж тяжело, я пытался отдалиться от неё, но это было непросто. Мои чувства, требуя выхода, мучили меня, сжигая мою душу. С этим невозможно было бороться, и как я ни старался — у меня ничего не выходило.
Из-за всех волнений я начинал злиться. Злился, прежде всего, на себя, и понимал, что этого делать нельзя, иначе в любой момент мог потерять над собой контроль. Меня просто накрывали неконтролируемые приступы ярости. Но я всегда владел собой — мой отец мог бы мной гордиться. Владение собой — единственное, чему он смог меня научить, от остального я попросту отказывался.
Иногда мне казалось, что Анна понимала, что внутри меня идёт борьба, она так на меня смотрела, словно догадывалась обо всём, что я чувствовал. В такие моменты мне хотелось открыть ей свои чувства и рассказать, кто я, но я благоразумно пресекал свои желания, представляя себе, что может случиться.
Меньше всего на свете мне хотелось её напугать. Не думал, что она была готова к тому, что я мог ей рассказать, и не знал, будет ли готова когда-нибудь.
В своём воображении я представлял себе нашу жизнь, если мы будем вместе. Со временем, если мы поженимся, мне придётся постоянно её обманывать, пока рано или поздно она не узнает, кто я такой. А она узнает, такое не скроешь, если живёшь под одной крышей. Если у нас родится ребёнок, то я точно буду знать, что он тоже станет оборотнем, и просто не смогу с этим жить. Окончательно себя возненавижу. Не смогу смотреть ей в глаза.
Хуже мучений придумать нельзя. Не лучше ли было оставить всё, как есть? Это тяжело, но возможно. Потом, когда мы закончим школу, она поступит в универ, уедет из посёлка и, возможно, мне станет легче. Может быть, со временем она встретит хорошего человека и будет с ним счастлива, родит нормальных детей, а я буду наблюдать за этим со стороны, навсегда оставаясь её другом, буду заботиться о ней, буду любить её детей.
И буду несчастен всю жизнь.
Но этот вариант был единственным из того, что хоть как-то примиряло меня с самим моим существованием.
Не так давно я понял, что отказаться от дара будет не просто, скорее всего, почти невозможно. Сколько мне понадобится времени на это, я не знал.
Может быть, вся жизнь.
Бывали случаи, когда я не мог полностью контролировать себя, и надо мною властвовали чувства. Это было связано с замкнутыми пространствами, но это не страх, а нечто другое, когда над тобой властвует подсознание, а разум почти отключается. Как подсознательная готовность к опасности, когда контроль над моим телом полностью переходит к зверю внутри меня. И это почти невозможно подавить.
Когда мы спустились в пещеру, меня одолело сильное чувство патологического омерзения, к которому я не был готов.
Ещё раньше я узнал от отца, почему все волки ненавидят пещеры, гроты и любые тёмные сырые помещения. Это связано с подсознательным ожиданием нападения упырей, и отложилось в родовой памяти каждого волка с незапамятных времён, когда кровососущие твари спасались от солнечного света под землёй, и выходили только по ночам.
В те далёкие времена они выглядели совершенно иначе, их можно было сразу узнать по серому цвету кожи, по огромным чёрным глазам и уродливым чертам лица, но теперь они уже не прятались от солнца. Питаясь человеческой кровью, они приобрели и человеческую защиту от сжигающего солнечного света, а со временем и человеческий облик.
