Невозможно! Откуда он взялся, Боги?!
Ежели верить легенде, ему должно отражать взаимные чувства — чувства одного из потомков первозданных дриад.
Чьи? Отца? Вздор! Аспарагуса? Вздор! Может, он и любит супругу. И все же он недавно вошёл в род.
А что если…
— Листочек. — Зов Эсфирь на удивление чётко отразился в ушах, повлекая озноб и мурашки.
Вздрогнув, Олеандр даже огляделся — никого. Его окружали лишь вздымавшиеся над почвой корни.
В тот же миг внутри всколыхнулось странное ощущение. Почудилось, он подступил к судьбоносной развилке. Стук в голове распространился от висков к затылку, невыносимо захотелось увидеть Эсфирь.
Да, она опасна. Да, она двукровная. Почти оживший миф, невесть как попавший в Барклей.
Что между ними может быть? Да ничего! Но… Глупо отрицать, их связала неведомая белая нить. Их притягивало друг к другу. Они разделили ложе и ничего не прояснили.
Олеандр так и не сказал, что… любит.
А потом заявилась Азалия. Потом отец унёс Эсфирь. И Олеандр просто смирился с таким исходом.
Только ныне он осознал, как сильно скучает. Как ему не хватает её улыбки, присутствия, задорного смеха.
Другой такой на свете нет! Во всех смыслах!
— Ой, да пошло оно все! — Олеандр вскочил и рванул к главным воротам.
Он найдёт Эсфирь. Поможет и исполнит данные клятвы и обещания. Признается в чувствах.
Падёт? Ну и плевать! Как сказал бы Глендауэр: жизнь — это всего-навсего дорога к погибели.
Эпилог
Рубин улетел с поля боя после того, как две стрелы навылет прошили крыло. В воздухе он и без того чувствовал себя неоперившимся птенцом. Казалось бы, на земле обретал уверенность. Да как бы не так! Крылья бесили. Мешали, превращая его в неповоротливое бревно.
Он оплошал. Не докумекал прежде, что манеру боя надо бы переосмыслить. Не докумекал — и поплатился за браваду. Одним Богам ведомо, каким чудом он выстоял в дуэли с Глендауэром.
Ледяной ублюдок! Отродье блудной девки! На кой Дуги́ его сыном нарёк?! Иных отпрысков не заделал?! Так стараться нужно лучше! Деяние-то немудреное — одноглазого змея в девицу засунуть и подёргаться.
Тьфу ты! Рубин зашипел. Прильнул виском к булыжнику и перевалился на бедро, усаживаясь поудобнее. Недавно он перелетел Морионовые скалы и курганы. Надумал рвануть на юг к Ифлога и огненным собратьям, но изувеченное крыло подвело — не успев затянуть раны, феникс зачах, подавленный дракайном. Пришлось сойти наземь и осесть на равнине в тени лиственных крон.
Да что там! Он не сошёл наземь — рухнул! Едва зубами почву не пропахал, взвихряя клубы пыли — они всё ещё забивали нос. Казалось, от его падения до сих пор стволы трясутся и листва сыплется.
Позорный побег. Но что оставалось? Хоть клятого Палача поджёг и спалил — и то отдушина.
Интересно, Азалия жива? А Олеандр? Сапфир?
Мысли о брате отозвались тянущей болью под сердцем. Рубин побился головой о булыжник — не помогло. Только он смыкал веки, перед глазами рисовались мёртвые тела существ, которыми он по-своему дорожил. Хотелось надеяться, у него просто воображение разыгралось.
Как бы там ни было, ничего уже не перепишешь. Всё, что он сказал и сделал, окончательно, как смерть. Дочь Стального Шипа не тащила его силком, он пошёл за ней добровольно. Пошел и отрезал себе путь в Барклей, на Ааронг. Может, к счастью? Нет выбора — нет колебаний.
На Ифлога Рубину место. Он феникс, верно? Да как яду испить! Вот только дорога к соплеменникам выстлана для него пеплом бесславия. Не может он вернуться к ним с пустыми руками. Фениксы его на смех поднимут! И будут правы! Не умертвил океанида. Не исполнил клятву. Не отомстил за Азера.
Проклятие! Рубин бросил попытки подняться со скользкой от крови травы. Откинул пояс с мечами-парниками и улёгся на бок, облизывая запекшиеся губы.
Тихо. Вокруг ни души. Только он валялся под деревьями — пёстрое пятно, распластавшееся на ничейной земле.
Раздражали ветра, гуляющие по равнине, разрезавшие траву и колосья. Надоедали лучи солнца. Прорываясь сквозь листву, они жалили, били по глазам, заставляя ворочаться и тревожить крылья.
По спине Рубина струился горячий пот, но он не шевелился, даже пером не вёл, так и возлежал на земле — словно нет большего блага, чем жариться под палящим солнцем, привлекая падальщиков. Запах растопленной крови все крепче заседал в ноздрях.
Чудилось, он вечность пялился на сновавших у носа муравьев. Но в какой-то миг мозг перегрелся от пустых дум и тревог. Усталость и изнеможение взяли своё, и мир провалился в черноту.
Очнулся Рубин от острой рези. Мокрая тряпка упала на крыло, и боль штыком ввинтилась в голову.
— Что за?!.. — Он даже выругаться не смог — стиснул зубы, скованный судорогами.
— Хворь подцепишь.
Женский голос донесся из-за спины, и у него недобро засосало под ложечкой.
Азалия? Да ну в пекло! Уповая на неполадки со слухом, он растёр ладонью лицо и приподнялся на локте. Не повезло. Та, что поначалу походила на чёрный силуэт, окаймленный солнечным светом, и правда оказалась дочерью Стального Шипа. Она уже возвышалась перед ним — всё такая же пышногрудая и златоглазая, с густыми бровями вразлет и шрамом на щеке.
Удивительно, но побоище почти её не попортило, разве что кровью и грязью забрызгало.
— Выжила? — процедил Рубин, чувствуя, как по телу рассыпается взволнованная дрожь. — Что ж, браво-браво. Моё почтение, дорогуша. Покрасовалась? Теперь вали отседава. И без тебя тошно.
— Дерзишь? — Губы Азалии сжались в тонкую линию. — Языка не боишься лишиться?
— Не я к тебе припёрся! — Рубину потребовалась вся выдержка, чтобы не выдохнуть ей в лицо яд.
— Думала, кто-то из моих уцелел, — пояснила она. — Спустилась. Гляжу, феникс наш без чувств лежит. Река неподалёку. Чего раны не промыл?
— Тебе-то какое дело?
— Сама не ведаю. — Азалия пожала плечами и, зарывшись пальцами в землю, уселась в шаге от него. — Вестимо, материнские инстинкты иногда пробуждаются. Ты умертвил Глендауэра?
Рубину будто пинка отвесили. Сердце ухнулось в пятки, но тут же взметнулось, подхваченное гневом.
— Ни мне, ни тебе удача не улыбнулась, — прошипел он. — Но я поджёг Палача — уже неплохо.
— Я ожидала от Антуриума подвоха, — призналась Азалия. — Я предвосхищала, что Аспарагус может переметнуться, но не видела в том угрозы. Право, одним врагом меньше, одним больше — ерунда, ежели подумать. Они вырастили для меня подножку, о существование коей я не подозревала.
— Занятненько, — безучастно выпалил Рубин. — Выходит, Аспарагус тебе братцем приходится.
