— …Не совершайте опрометчивых поступков, — чеканил архихранитель, — носите при себе выжимку из итанга. Не бродите в одиночестве. И еще… Слухи и паника. Не должно нам плодить их. Посему я и сокрыл аурелиус, покуда его не отыскали другие.
— М-м-м, — протянул Олеандр, смакуя дольку сангрии — ломтик плода таял на языке.
Аспарагус устроился на подоконнике, уложив ступню на колено. Стальные шипы на плечах его накидки бликовали. Ладонь оглаживала черенок меча, припрятанного в ножнах за поясом — хоть кисть хватай и пиши портрет: одинокий герой взобрался на вершину скалы в ожидании побоища.
И плевать, что все, за исключением десятка собратьев, считают его воплощением зла. Плевать, что лицо у него безжалостнее, чем у злодея, который вознамерился утопить мир в крови.
— Гм-м, — Олеандр отложил вилку и вздрогнул под прицелом золотого ока. — Ну что?! Я и без тебя понимаю, что нужно каждый шаг прощупывать. И все же… Мне не дохлого жука в салат подсунули! Меня убить пытались! Этот… кем бы он ни был, похоже, у выродка отраву раздобыл. Спирею изожгли. Меня отравили. А лимнады упоминали о ламии-граяде. Яд и грозы! Совпадение?
— Торопитесь, — отрезал Аспарагус.
— Ты охрану усилил? По Барклей убийца-вырожденка носится, а мы ерундой страдаем!
— Горазды вы возводить напраслины. — Аспарагус отвёл руку от меча. Но чувство, что он вот-вот кого-нибудь разрубит, не улетучилось. — Двукровное отродье ищут, третий день кряду ищут.
— Нектароделов допросили?
— Прошу, дозвольте мне оглядеться. Не нагнетайте, не сейте панику!
Аспарагус что, всё замять пытается? Что-то странное мелькнуло в его тоне. Что-то тёмное, пустившее по позвоночнику мороз. На краю сознания замигал огонёк тревоги, и Олеандр склонил голову в кивке.
— Благодарю. Отдыхайте.
Архихранитель скупо поклонился и, обогнув ствол, скрылся. Вскоре тишину нарушил скрип лестничных ступенек.
— Хм-м… — Олеандр зажевал губу.
Казалось, пора облегчённо выдохнуть. Но нет. Беседа сделалась столь же утомительной, столь и потуги возвратить телу подвижность. Опасения пробили доспех напускной кротости и воззвали к разуму. Раздумья поглотили Олеандра, обращаясь зазвеневшими в голове выводами.
Складывалось впечатление, Аспарагус то ли сам к вредительству причастен, то ли укрывает кого, то ли подозревает, а посему и взывает к ничегонеделанию, ссылаясь на ненужность шумихи. С другой стороны, зерно истины в его словах крылось. Откровенные проверки чреваты переполохом. Велик риск, покуситель заляжет на дно и затаится. И тогда они точно никого не повяжут. Разве что вырожденку, его пособницу, настигнут и допросят. Но и её отлов — задача незаурядная, сопряженная с угрозой. Едва ли она сдастся на милость правосудия, а сражаются двукровные за пятерых, а то и за десятых.
Детворе с юных лет внушают, что бегство при встрече с ними — единственно-верное решение. Усредненная цена тому, чтобы вступить в неравный бой с вырожденцами — жизнь.
Так, может, хранителей леса лучше отозвать? Может, зря Аспарагус обязал их искать вырожденку?
Мысли-мысли-мысли. Они не давали покоя. Олеандр не понимал, что делать, как поступить, а вдобавок в упор не видел связи между собой и Спиреей. Кому она мешала? Он — ладно. Его отец стальные устои выкорчевывает, а ежели покуситель из ярых стальных, то понятно, почему он подгаживает тем, кто стирает следы канувшего в небытие владыки.
Но Спирея!.. Ее отец Эониуму служил. Девчонка сиротой осталась, вела себя тихо, в склоки не лезла.
С натяжкой звено общности между ней и Олеандром проследилось бы в поддержке теперешней власти. Смутьян мог отомстить им за пособничество владыке, который свернул с намеченного Эониумом пути. Да вот беда: Спирея не изъявляя преданность властвующему правителю.
В мести Аспарагусу больше смысла нашлось бы!
Кроме того, слова око за око подразумевают обмен равноценный. Ну хоть приблизительно! Нет? Означает ли это, что Олеандр и Спирея повинны в чьих-то… смертях?
Бред!
Олеандр постучал кулаком по виску, выбивая глупые домыслы. Вопросов на уме вертелось слишком много, а ответы и предположения утопали в море противоречий и нестыковок.
А ведь клятый мерзавец еще и правителем подписался. На кой? Самомнения не занимать? Пошутил? Едва ли же на власть претендует. Едва ли настолько невежественен, чтобы не знать — лес нуждается в дриадах, по венам которых течёт кровь первозданных собратьев.
Всего двое таких цвели ныне: Олеандр и его отец. И единственное, чего добьётся покуситель, умертвив правящих — обречёт Барклей на угасание и лишит защиты Вечного Древа, прародителя леса.
И тут всплывает иной вопрос: кто из дриад настолько дик, что готов подточить опоры родных земель? Не страшится ли, что крыша дома по итогу обрушится и на него?
Глухой шлепок — будто мокрой тряпкой кто по полу ударил — прервал поток мыслей. Олеандр вздрогнул. И обратил взор на звук. За стволом мелькнула увесистая листок-лапа.
В покои наведался Душка, его приятель, мало-мальски разумный цветок, похожий на алую ягоду-переростка. Живя на ветвях дерева, он нередко спускался, чтобы порисовать. Ну или ведро с водой стащить.
Облака рыжеватой пыльцы окружили Душку, когда он прикатился к ложу, подобно снежному кому. И распушил листву. Уселся, стукнув угольком по полу.
— Нет, — Олеандр вздохнул. — Сейчас не могу. Завтра порисуем. Я не… Прекращай! Что ты?.. Хм-м…
Левой лапой-листком приятель растрясал столик, а правой, с угольком, уже расчерчивал на полу узоры. Черные линии неспешно складывались в треугольник, по бокам которого рядом с вершиной пристраивались еще два поменьше. Так дитя нарисовало бы накидку с шипами.
Душка намалевал плащ стального хранителя. Ничего страшного. Но!.. Уголек снова пополз по полу, ведомый лапой.
И скоро неподалёку появился еще один рисунок.
— Что это? Бут… — Сердце Олеандра ухнулось в пятки. Воздух в покоях, мнилось, раскалился, застыв жаркой взвесью. — Бутылка?! Ты кого-то видел? Значит, я прав? Это кто-то из воинов Эониума?
Жаль, Душка не отозвался. Мало он понимал. Да и речи чужие разбирал с превеликим трудом.
Сумасшествие заразно
Трудная у Олеандра выдалась ночь. Четырежды он просыпался в поту, выбитый в явь блеском занесенного над шеей меча. А пробудившись в пятый раз, устроился на подоконнике с чашкой травяного отвара. Устремил взор к улочке в тени лиственных крон.
Статуя Тофоса, сгорбленного старца в плаще, стояла там и глядела ввысь, вскинув руки к небосводу. Пробегавшие мимо дриады то и дело замирали возле неё. Вот две девушки припали к тропе и ударились лбами о босые ступни Творца. Вот ребёнок упал на колени и прильнул щекой к подолу его накидки.
В другое утро Олеандр нарек бы собратьев глупцами — нужно ли Тофосу, чтобы его древесное воплощение головами подтачивали? А ныне суета успокаивала. Он наблюдал за поселенцами. Взирал на их мельтешение сквозь просветы ветвей, и туман в голове развеивался. Сердце замедляло бег.
