Кланяться Стальному Палачу! До чего он докатился?
— Беги за лекарем! — наспех бросил он Зефу, а сам приблизился к Каладиуму, ударил кулаком в грудь и склонил голову. — Молю, прости Рубина и пощади. Он не ведал, что творит.
— Что ж, — произнес Каладиум, поглаживая полоску усов. — Признаюсь, я несколько удивлен, но… — Меч со стальным шипом опустился в ножны. — Извинения приняты.
Рождённые в древесной броне
Аспарагус мог не разгонять зевак. Они удрали бы сами, узрев перемазанного в крови наследника.
Да что там! Олеандр даже не измазался в крови, скорее искупался, позабыв об осторожности. Неприятно, конечно. Но что поделать? Кровь его не страшила. Он всего-то подсобил полудурку недофениксу. Один лоскут разодранного плаща затянул ближе к паху Рубина, другой приложил к порезу на его бедре.
Каладиум точно ведал, куда бить. При таком ранении любой отошел бы в мир иной через пару мгновений — любой, кроме феникса, чей народ Умбра наделил даром самоисцеления.
— Ну вот и всё. — Олеандр еще разок окинул взглядом наложенную повязку и остался доволен.
Большего он сделать для Рубина не мог, поэтому просто уселся рядом в ожидании лекарей.
Вечер украдкой затмевал день, мазок за мазком иссушая палитру лесных красок. Во хлипком свету двор превратился в жуткое место, напоминавшее не то рисунок из книги о побоищах, не то картину безумного художника. Почву вокруг исписали багряные кляксы и брызги — словно огромную кисть, смоченную в алой краске, кто-то встряхнул. В двери переливалась метательная звезда. Под кустом валялись обугленные ошмётки чёрного плаща, в них хозяйничал ветер.
Олеандр отвёл взор от островка травы, обмазанного кровью, и крепче прижал ткань к порезу.
— Ничего, очухаешься, — бормотал он, посматривая на Рубина. — На Стального Палача замахнулся… Додумался тоже! Серьезно! Да лучше бы ты на стаю хинов в одиночку набросился!
Сетка вен на лице Рубина бледнела. Дыхание учащалось, а рана под повязкой дымилась и шипела.
Все причины его странного поведения теперь виделись как на ладони. Неспроста он прятался в тоннеле. Неспроста вышел оттуда в плаще с капюшоном. Он явно наглотался какой-то дряни, чтобы придушить в себе дракайна, а за накидкой скрыл признаки перевоплощения в феникса.
Две сущности гибрида не могли на равных правах делить плоть и разум хозяина, одна извечно поглощала другую. В цепи сотворения дракайны пребывали выше фениксов — ступили на землю раньше. Пламя никогда не изожгло бы яд, ежели бы Рубин не изловчился. Ежели бы не обездвижил змею, чтобы растрясти от спячки огневика.
К слову, высунул нос феникс очень вовремя. Ровно к тому мгновению, как грянул бой.
Повезло так повезло.
Для таких везунчиков дриады прозвище припасли — Рожденные в Древесной Броне.
— Я… я убью, — неожиданно прохрипел Рубин. — Убью… тебя… убью…
— Да-да, ты уже попытался, — Олеандр коснулся его носа. Между пальцев заструился воздух горячих выдохов. — Может, хватит?
— … сын Дуги́, —донеслосьследом.
И Олеандр дернулся, как от удара. Сын Дуги́? Аон-тотутпричем?
— Гле… — заикнулся Рубин.
— Нет!
— Глен…
— Не произноси это имя!
— Глендауэр.
— Хин тебя раздери! — Олеандр отполз от Рубина. Совсем как от заразного. — Он-то тебе на кой сдался?! Это о нем ты хотел со мной поговорить? Вы ведь даже не знакомы! Или я чего-то не знаю?
— Не знакомы, — сквозь стиснутые зубы прошипел Рубин. — Хочу узнать о нём больше.
— Зачем, Боги?!
— Нужно, — пропыхтел Рубин и тише добавил: — Прости. За драку. Я виноват и раскаиваюсь. Могли пострадать не…невинные…
Чушь хинова! Рубин врал как дышал. Сожалеет он? Да ну! Его заботила сохранность лишь собственной жизни, на остальных он плевал с верхушки дерева.
— Ты лжешь, — скрежетнул Олеандр.
— Я не…
— Не умеешь врать. Это я понял. Мне любопытно иное: почему ты желаешь Глен… сыну Дуги́ смерти?
Повисшая тишина раздражала. Похоже, Рубин очнулся в лёгком бреду и сболтнул лишнего. От сочного пинка его спас шелест шагов. Олеандр оглянулся и устало вздохнул.
— Аспарагус, — буркнул он и отвернулся. — Зачем вернулся? Ускакал за Каладиумом? Вот и возвращайся к нему. Посидите там, возродите в памяти былые деньки на службе у Стального Шипа, а меня оставьте в покое. Благодарите Тофоса, вам не придется смотреть в глаза Цитрину, рассказывая, что его названный сын мёртв. И… да, правитель обо всем узнает, не сомневайся. Дерзнул поднять руку на наследника? Что ж, поплатишься. Если бы не ты, я бы в два счета пресек дуэль!
— Интересно, — растекся по двору бархатный голос. — Ваш отец…
— Владыка Антуриум.
— …извечно возвещает, что его дражайший сын наделен прытким умом и даром предвосхищать последствия каких бы то ни было поступков. Своих или чужих — не столь важно.
Олеандра обдало ветром благовоний, терпких, с примесью чайных нот. Похожие раскуривал отец.
— Так ответьте мне, наследник, — Аспарагус явился взору и скрестил руки на груди. Зелень его камзола не оскверняла и полоска крови. — Сколь часто вы обращаетесь к гласу рассудка, прежде чем свершить какое-либо деяние? Не считаете ли вы, что предотвращение минувшей дуэли — далеко не самая блестящая из ваших идей?
Достойных ответов на уме Олеандра вертелось полчище. Но каждый из них продлил бы беседу, превратив её в игру «Кто кого изящнее унизит». Не говоря уже, что препирательства отжимали силы, которые и так сгинули.
— Чего ты хочешь, Аспарагус? — спросил Олеандр, стараясь не думать о том, что проявил слабость. — Желаешь поупражняться в острословии? Так я тебя огорчу, соперника ты избрал неважного. Я очень устал. Правда.
— Вижу. — Аспарагус почти не скрывал насмешки. — Посему и намерен оказать вам помощь.
К предплечью Олеандра потянулась горячая рука, а затем листьев коснулись два пальца, даруя ощущение свежести и восполнения утраченных чар. Он резко обернулся и, боясь пошевелиться, дважды тряхнул головой, всеми силами пытаясь осмыслить увиденное. Зеленые паутины чар опутывала предплечье виток за витком, впитываясь в листву и испаряясь.
Разум переваривал узримое медленно. А когда переварил, в голове будто пожар разгорелся.
Безумие! Вздор! Нелепость! Устои клана дриад возбраняли раздел чар между теми, кто не приходился друг другу родственниками! В Эпоху Стальных Шипов за такой проступок отрубали руки, приравнивая его по тяжести к супружеской измене!
Конечно, ныне варварский закон канул в небытие, но!..
В сознание Олеандра вонзилась следующая мысль: «Аспарагус попираетстальные традиции»! А затем еще одна: «Чего застыл? Немедленно отпихни его!»
