И вдруг в уши задуло чей-то возглас:
— Меня кто-нибудь слышит?!
Дриада устремила взгляд к нагромождению валунов, прикипевших к скалам. Разглядеть их в полумраке и дыму было трудно. Они словно подернулись темно-серой трепещущей взвесью.
— Что это? — Она посмотрела на спутника. — Ты слышал? Кажется, говорил кто-то.
— Истинно, говорил. — Подельник вышел из-за её плеча и осмотрел камни.
Потер подбородок, о чем-то размышляя. Его глаза сверкнули в тени капюшона.
— Эй, вы тут? — Зов явно раздавался из пещеры, которую перекрыли булыжники.
— Судя по голосу, девица, — заключил обожатель дриады тоном, каким баловни судьбы сетуют на ранние пробуждения. — Навряд ли из наших. В Барклей мало дурных гулять по ночам у скал. Но любопытно иное. Хм-м… Её убить хотели? Ежели заточена она, кто её заточил? На кой?
И правда. Немногим известно — обвалов и осыпей в Морионовых скалах не бывает.
— Обожди-ка… — Набрав в грудь воздуха, дриада крикнула: — Вас завалило? Слышите меня?
— О-о-окх-кх… — на радостях пленница поперхнулась, но довольно быстро обрела дар речи: — Я… Нет… Не завалило, но тут много камней. Могло завалить. Думаю, мне повезло.
— Кто вы? — спросила дриада.
— Эсфирь.
— Это ваше имя. А сущность?
— Что такое сущность?
Двое переглянулись. Дриада приподняла бровь — головой Эсфирь ударилась, может?
— Не ложь, не блажь, — бросил подельник. — Выражается бездумно, выдает первое, что на уме зародилось.
— Так мы с ней не поговорим, — выдала дриада. — Я едва её слышу. Эсфирь — в переводе с древнего…
— Звезда.
— Может быть, она плеяда?
— Плеяда у Барклей? — Спутник дриады переломил палочку, которой до сих пор поигрывал. — Сомнительно.
— Вырожденка? Тогда понятно, почему её убить хотели.
— Желаешь вызволить? Вызволяй, беседуй. Прикончу, ежели что. Только не томи, порезвее, молю. Опасно мне надолго отлучаться. Мне ещё девчонок должно в Барклей вести, не запамятовала?
— Отойдите к дальней стене, Эсфирь! — Восклик дриады прозвенел и растаял в ночи.
Она попятилась, оборачиваясь и отступая на хлипкий свет, на участок почвы, где луна посеребрила траву. Застыла. Снова обернулась, оценивая деревья, выстроившиеся полукольцом. В них-то она и выстрелила чарами быстро и прицельно, стараясь не думать о верности замысленного.
Лозы и ветви дрогнули. Напоенные жизнью, змеями протянулись к булыжникам. Скрутили их, опутывая сетями — к счастью, прорех в завалах хватало.
— За дело! — Голос дриады огрубел, как и взор, мнилось, застланный морозной коркой.
Ведомые её волей, лозы и ветви натянулись и затрещали от напряжения. Рывок первый, второй — и валуны выскочили, впечатались в траву друг за другом. Земля загудела. Заходила ходуном, проседая под тяжестью камней. Чудилось, конца им нет, но брешь разрасталась шире и шире — еще чуть-чуть, и Эсфирь сумеет выйти на луг.
Но еще до того, как она вынырнула из прохода, подельник схватил дриаду за запястье и утянул в заросли, шепнув:
— Плюнь на неё! Сюда идут!
[1]Вихрец — перепончатокрылый зверь, выдыхающий ледяные ветра и морозную пыль.
Белая нить
За мгновение до…
Над землей раскинулась ночь, и лес погрузился в рассеянный теплый мрак. Выполз погулять месяц. Привлёк к себе толпы звезд-поклонниц. Одарил их вниманием, подсвечивая синюшные небеса-просторы.
Но что до земных существ — о них он запамятовал. Еще бы! Сдались они ему, когда рядом столько красавиц мерцает! Без света проживут. И вообще. На кой лесным детям в ночи колобродить? Их время иное — покуда солнце властвует. У него-то, поди, света с избытком, всем раздарит. А ночь для дриад — соратница скверная.
Что за дрянные думы?
Олеандр перескочил на очередной сук и тряхнул головой, прогоняя дурные мысли. С ним такое бывало — он часто размышлял о глупостях, когда положение размышлениям не потворствовало. Он и в целом часто размышлял. Но ныне, теряясь в раздумьях, рисковал головой — он толком не видел ветвей под ногами и полагался лишь на животное чутье. В ночи зрение подводило, а Олеандр гнался за хином, чтобы убедиться — паразит отбежит к Морионовым скалам и никому не навредит.
Но зверь, как назло, кружил и шнырял по кустам, к слову, с удивительной прытью для столь неповоротливой туши. Громадной, превосходившей Олеандра на голову, а то и две. Чёрной и чадящей. Только во тьме провалов на вытянутом рогатом черепе сверкали красные глаза-бусины.
Задние лапы хины оканчивались копытами. Передние выглядели обычно — только крючковатыми когтями выделялись. В основном эти звери передвигались на задних лапах. Но порой бегали и на четвереньках.
В один миг хин шмыгнул в колючки, в другой — Олеандр приземлился на сук. Хруст возвестил о скором падении. К счастью, Олеандр схватился за лиану прежде, чем ветвь обломилась и он упал.
Зелен лист, он потерял хина! Зато уберёг от сотрясения мозг — самое ценное, чем одарила его природа.
— Так вы не ушли! — прозвенел в тишине голос, едва не отославший его дух к прародителям.
Твою ж!..
Болтаясь на лиане, Олеандр поёжился и обратил взор на зов — так хищник глядит на добычу, прежде чем вонзить в неё когти. Потрясение схлынуло столь же быстро, сколь и пробудилось, словно кто-то макнул его в ледяную воду.
Крикунья мелькала за деревьями на расстоянии десяти-пятнадцати шагов. Ходила туда-сюда, меряла шагами лужайку у Морионовых скал. И белизна её кожи отчетливо выделялась среди густевших вокруг дыма и тьмы.
Что за девчонка? Таких Олеандр не встречал ни в жизни, ни в книгах о населяющих мир существах. Белые, покрытые перьями, крылья и плавно изогнутые рога в смоляной шевелюре из вздыбленных кудряшек.
Она выглядела так, будто вылезла из погреба, где её поколачивали, морили голодом и недосыпом. Её кофтенка, оголяющая живот, держалась больше на честном слове, нежели на зашейных подвязках. Левая штанина была оторвана до колена. Пояс разболтался, дозволяя порткам сползти ниже положенного.
— Эй! Где вы? — кричала она в тот миг, как разум подкинул Олеандру иной вопрос: «Где треклятый хин?»
Он перебросил ноги через обломок ветви и соскользнул по лиане вниз. Спрыгнул на траву и прошёл к лужайке.
— Кто ты? — вопросил он и вынырнул из-за деревьев.
Крикунья вздрогнула и обернулась. Моргнула. Окинула его напряженным взором исподлобья.
Олеандр поймал её взгляд. И в голове поселился престранный вопрос: «Не встречались ли они прежде?» Нет. Он определённо не знал эту девушку. Но от неё веяло знакомым, почти родным теплом. Он будто давнюю подругу оглядывал, с который они побывали во всех мыслимых и немыслимых передрягах. Оглядывал, и на уме вертелись дурацкие мысли о переселении душ, о Судьбе, решившей свести в новой жизни двух потерявших друг друга соратников.
