Он чувствовал близость Эсфирь. Слышал, как она бежит к нему. Как велит Зефу убрать оружие. А тот в ответ лопочет что-то о защите её достоинства. О защите её чести.
Какой еще чести, спрашивается? Ее чести ничего угрожало. Олеандр хотел… А чего он, собственно, хотел? Чего хотел Зефирантес? Что они натворили? Сцепились, как два озверелых самца!
Ради чего? Почему? Их словно лишили воли и умения трезво осмысливать происходящее.
***
Олеандр понял, что терял сознание, когда в уши вторгся знакомый бас:
— Не шибко я в том разбираюсь, — бормотал Зеф. — Но рана вроде как несерьезная. Ты посторожи его немного, хорошо? Я мигом. Сбегаю за травами и водицей!
Послышался шорох шагов, потом хлопок двери. Порыв ветра разогнал туман в голове, и Олеандр разлепил веки.
Зефирантес что, ушел? Блеск! Хорош друг! Просто взял и бросил Олеандра в компании обездвиженного недофеникса и девицы, чье свечение так и увлекало на греховный путь.
— Зря он убежал, конечно, — просочился в сердце сладкий голос. — Сложно с вами…
О, нет-нет-нет! Боги милостивые, спасите! Только не она, пожалуйста! Только не снова!
Олеандр с опаской отвёл голову к плечу и увидел лицо Эсфирь. Увидел броскую родинку-звезду над губой, острые скулы, покатый лоб. Заглянул в мрачную бездну глаз и едва не пал ниц в мольбе о вечном служении.
Все что угодно! Он готов был исполнить любую ее прихоть, лишь бы она его не покинула. Лишь бы не лишила чести млеть от трели голоса. От заката до рассвета прижимать к груди. Одаривать букетами наслаждения и упиваться музыкой стонов, слетающих с губ.
Это был провал. Сладкий и пьянящий, но все же провал — полное и бесповоротное поражение.
Видит Тофос, Олеандр возжелал Эсфирь больше, чем есть, пить, дышать — словом, жить.
Воображение нарисовало с десяток картин слияния во грехе. И соблазн воплотить нечестивые мысли в явь плотоядным цветком пророс в душе. Она подползла слишком близко. До того близко, что он слышал биение её сердца, уголок белого крыла ниспал ему на колено.
— Я попробую помочь, хорошо? — проворковала она и заправила за ухо непослушную кудряшку.
Дыханье Олеандра отяжелело, охрипло. Вожделение тугим комком стянулось чуть ниже живота, разливая по венам жар.
— Чувствую, что могу. Понимаешь?
— Понимаю.
На лице Эсфирь возникло странное выражение, читаемое как «А вот я не очень понимаю, но все равно пойду напролом». Олеандр так удивился, что едва не спросил, одаривали ли её лаской прежде. Её робкие касания и краска стыда подтверждали домыслы вернее слов. И он солгал бы, поведав, что сердце не ёкнуло, возрадовавшись неожиданному подарку судьбы.
Он, Олеандр, сын владыки клана дриад, Антуриума, наследник и потомок первых детей леса, Примулины и Акантостахиса, явится для Эсфирь первым, последним и лучшим выбором.
— Можно я тебя обниму? — Ее вопрос прозвучал внезапно, как гром в разгар засушливого сезона.
Не веря своему счастью, Олеандр просто смотрел в черные глаза, балансируя на кромке век, словно на краю кристально-чистого водоема. Боясь спугнуть Эсфирь неосторожным жестом, он не шевелился, жадно наблюдая за пушистыми ресницами, ложившимися на веки.
— И поцелую, — прошептала она, и сердце его пустилось вскачь, в голову ударила кровь.
Она уселась ему на бедра, обхватила коленями — тонкая и звонкая, с горящим лицом и рассыпанными по плечам кудряшками. Опираясь на подлокотник кресла, наклонилась к его лицу и запечатлела на лбу поцелуй. Казалось бы, кроткое касание, а Олеандра повело. Он согнул ноги в коленях, заставляя Эсфирь приблизиться. Мазнул пальцами по её оголенной спине, обнял.
Эсфирь вцепилась в ворот его туники, прижалась к груди. Она не сопротивлялась, потому он вовлек её в настоящий поцелуй, поглощая прерывистый выдох. Добрался до зашейных подвязок кофтёнки, за которой проглядывались очертания груди. Снова впился затуманенным взором в глаза и углядел два залитых белым ока без зрачков. В уголках её век подрагивала смоляная влага. Собираясь в капли, она неспешно стекала, испещряла щеки Эсфирь грязными разводами.
Олеандр открыл рот, но тут же захлопнул, не ведая, что сказать. Почему она плачет?
— Ты такой поломанный в душе. — Она повела плечами. — Эту боль я не могу стереть. Но боль в теле…
О чем она говорила? Что имела в виду? Олеандр не мог ни пошевелиться, ни отвести от неё взгляд. Он замер, как зачарованный, уже не нуждаясь в пояснениях. Одна горячая ладонь опустилась ему на грудь, другая прижалась к затылку. Мгновение — и тела их охватил кокон белесого пламени. Мерцающие огненные языки перетекали на листья Олеандра, растворялись в них.
— Потерпи. — Голос Эсфирь огрубел, отдавая сталью. — Прости, но без боли нет исцеления.
— Что?..
Ежели ответ и прозвучал, Олеандр его не услышал. Кокон потемнел, сделавшись практически черным. А потом грудь и затылок прошила острая боль от недавних ранений и ударов. Он вскрикнул. Спина выгнулась бы, но цепкие пальцы прижали его к креслу, не дозволяя вырваться.
— Перестань!
— Терпи!
Она накрыла его ладонь своей, но он порывисто выдернул руку. Внутри что-то сломалось. Заставило прозреть и осознать, что он покачивается в губительной колыбели, убаюкивается в такт свершаемым ошибкам. Каким-то чудом удалось вскинуть ладони. Он нашел с десяток причин не свершать замысленного — просто достучаться до Эсфирь, высказаться тверже.
Но поздно. Олеандр с силой оттолкнул её, вскочил и влепил себе пощечину. Помогло. Кокон потух — мир перед глазами перестал расплываться цветными пятнами.
Боги! Ну разве может существо пасть еще ниже? В столь мрачную пропасть, где удел разделить ложе с девушкой — желаннее всех сокровищ мира. Где переступить запретную черту легче, чем сорвать бутон. Где единственно-весомым препятствием слывет боль, а выходом — грубость.
Эсфирь так и восседала на полу. Тихо всхлипывала и растирала костяшками пальцев ушибленный висок. Ничего уже не осталось от того призрачного сияния, которое её окутывало. Свет испарился. Ее кожа утратила лоск. Глаза обозначились черной радужкой и потускнели.
— Ты злой! — вскрикнула она, вперив в Олеандра гневный взгляд.
Он моргнул.
— Кто злой? Я?!
— Ты!
— Почему это?
— А потому!
— Почему?
— Потому!
— Вот ведь заладила! — Он пнул огрызок лозы. — Сама ко мне полезла, а теперь жалуешься!
— Я хотела помочь! — возразила Эсфирь. — И у меня получилось! Может, хоть посмотришь?
Понимание подкралось медленно, но ударило с размаху. Он тронул затылок — и ничего не ощутил. Отогнул ворот туники и узрел чистую кожу. Молоточный стук в висках больше не норовил разломить череп. Порез на груди исчез, будто стертая с начищенного сапога грязь.
