— Ранку на шее я тоже залечила, — добавила Эсфирь, разглаживая погнутые перья на крыле.
— Невероятно! — Олеандра коснулся повязки, за которой скрывались следы от когтей хина.
Ткань ухнулась на пол. И он провел ладонью по шее — пальцы беспрепятственно проскользили к ключицам.
Потрясающе! Но как?
— Ты целитель! — вскрикнул он и умолк. Отец учил его не выносить в мир очевидные очевидности. — Невероятно!
Мирт как в воду глядел. Сам о том не ведая, Олеандр укрыл в хижине божественного лекаря. Подумать только! Узнай он об умениях Эсфирь раньше, она затянула бы порез Рубина и…
В голове будто колокола прозвонили.
— Рубин!
Олеандр метнулся к ложу. И ужас разлился по венам пламенными волнами. Страх сковал плоть, не давая продохнуть — клочок плаща с морионовой пылью сполз с носа Рубина к уху. Его пальцы ощущались холоднее льда и испускали слабый дым, как от жженых листьев.
— Нет-нет-нет! — запричитал Олеандр, схватившись за шевелюру и чуть не выдрав клок. — Так не пойдет, Рубин, слышишь? Ты не посмеешь! Ты не можешь умереть, просто не можешь!
С клыков приятеля стекала слюна. Чешуя на предплечьях стремительно бледнела, теряя рыжину.
— Нет, Рубин, нет! — Олеандр тряс его за плечи. — Дыши! Ты обязан дышать, понимаешь? Ради Яшмы и Цитрина! Ради Сапфира! Ради меня, чтоб тебя хины отымели, падла ты ядовитая!
Рубин дернулся, чудилось, приходя в себя. Но следом хрипло выдохнул и оцепенел. Его грудь больше не вздымалась от размеренного дыхания. Сердце еще раз толкнуло кровь и застыло.
Птичка со скверной аурой
Эсфирь сидела на коленях возле ложа. Глаза её снова залились белым, а мерцающий кокон пожирал тело Рубина, разрастался всё пуще, вуаль за вуалью стекая с чернокудрой головы. Величественность мгновения омрачала лишь недопесня о воине-рыбке, которую она намурлыкивала под нос:
Рыбка, рыбка побеждай,
Врага насмерть забивай,
Меч из рук не выпускай,
Землю кровью омывай…
Дёргаясь в трех шагах от ложа, Олеандр постукивал каблуком сапога по полу и изводился думами о своей ненужности. Он вёл счёт. Восполнял в памяти позабытые легенды, даже раскуроченное кресло попытался починить. Всё без толку! Снова и снова взгляд цеплялся за парочку. Снова и снова разум одолевали страх за жизнь Рубина и ревность к Эсфирь.
Невозможно!
А дурная песнь все текла и текла, сиропом разливаясь в ушах. Совесть и воспитание не дозволили Олеандру запустить в Эсфирь чем-нибудь тяжелым. Поэтому он просто заткнул уши. Правда, тут же опустил руки.
В самом деле! Слабак он, что ли?
— Рубин змейка, а не рыбка, — все-таки поправил он Эсфирь и выругался. — Змея он, не рыба!
— Клыкастая змейка, — подхватила Эсфирь. — А почему Рубин? Это… Как правильно?.. Порода?
— Порода? — Олеандр усмехнулся. — Нет. Это имя существа. Имя ошибки природы, которая травит себя в попытках перевоплотиться в долбанного огневика с Ифлога! В феникса!
— Рубиновая змейка.
Боги! Олеандр хлопнул себя по лбу. И невольно искривил губы в улыбке. Простодушие и непосредственность всегда его привлекали. Было в них что-то чистое и доброе — этакий очаг света и теплоты, еще не измолотый в пыль грузом пережитых трудностей и потерь.
— Уже почти! — Белесый кокон вспыхнул ярче, рассыпая искры, отбрасывая на стену бродячую тень.
Эсфирь прильнула ухом к груди Рубина. И Олеандр отвернулся, задвигая в дальний ящик непрошенные мысли, что она вот так запросто прижимается к другому. Серьезно, разве должно его это заботить? Нисколько! Она — не его собственность: не суженая, не супруга, даже не подруга.
Вдобавок куда сильнее она напоминала непутевое дитя, нежели коварную соблазнительницу.
Нежданный порыв ветра, завывавшего снаружи, настежь распахнул дверь и оконные ставни. Вломился в дом, сметая с пола подсохшие лозы, и набросился на очаг лечебного пламени.
— Я закрою! — Укрыв лицо предплечьем, Олеандр тяжелым шагом добрался до порога и ахнул.
На улице бушевал ураган. Вихревые потоки перекатывали по двору лианы и кружили опавшую листву. Дождь рвал тишину, нещадно молотил по земле. Мутный свет златоцветов едва пробивался сквозь тьму, подсвечивая взметнувшуюся пыль.
Олеандр захлопнул отвисшую челюсть пальцем и взялся за дело. Чтобы задвинуть щеколду, пришлось призвать чары и решетками приклеить раскиданные лозы по обе стороны от ставней и двери. Сетки вышли крепкие. Но держались они на колдовстве, которое утекало и требовало восполнения.
— Буря стихнет, когда ты закончишь? — Олеандр заполз на подоконник, чтобы прибить ставни еще и телом.
— Всё! — донеслось в ответ.
Всё? Мысли об урагане выдуло из головы. Кокон потух, и Олеандр воззрился на окровавленное ложе. В тот же миг Рубин выгнулся, широко распахнул рот, заглатывая щедрый глоток воздуха.
— Он жив? — едва слышно проговорил Олеандр, глядя, как к лицу приятеля приливает кровь.
— Угу, — Эсфирь пошатнулась и уперлась ладонью в стену, приложив два пальца ко лбу. — Жив.
— Жив! — эхом повторил Олеандр и громче добавил: — Жив! Ты спасла его! Невероятно! Потрясающе!
На радостях он подхватил Эсфирь на руки и закружился по комнате. Её смех переливался в ушах. И он смеялся вместе с ней.
Без лишних слов и препираний, без тени сомнения и паники она просто взяла и излечила двух незнакомцев. Он не простил бы себя, погибни Рубин сегодня. Эсфирь не просто исправила чужую оплошность, — она поймала Олеандра в полете ко дну пропасти, утыканной шипами невозможности повернуть время вспять.
Но нет! Нет, нет и еще раз нет! Выкуси, мать-природа! Он не потерял друга! Свеча жизни Рубина не погасла. Она будет гореть еще очень и очень долго, прежде чем потухнет. Зелен лист, если завтра он снова не сцепится с Каладиумом. Ну или с дерева не упадет. Или…
Неважно! Олеандр кружился и кружился, запинаясь о раскиданные лозы и хохоча, словно безумный лекарь, которому удалось сварить зелье бессмертия. Крылья Эсфирь трепетали, казалось, вознося их к небесам.
Всё испортил стук.
Ветер сорвал с двери сетку лоз заодно с затвором. Шквал мокрого воздуха ворвался в хижину и остудил кровь и веселье.
Олеандр замер, кожей ощущая чье-то присутствие — так хищный цветок улавливает трепыхание жертвы, бредущей по лепесткам. Напрасно, очень даже напрасно он окрестил виновницей вторжения непогоду. Судя по терпкому запаху благовоний, на пороге стоял дриад в древесной маске, которого в последние дни отличало одно поразительное умение — он упорно вырастал там, где находился Олеандр.
