Укусы и ожоги, порезы и удары… Её било со всех сторон. Она провалилась в темноту на мгновенье, а уже в следующее крепко прижимала ладони ко рту и смаргивала слезы.
Не кричи, только не кричи, — приказывала она себе. Глаза щипало от слез до того сильно, что хотелось их выцарапать. Браслеты жгли запястья. А руки, ослабев, выронили клевец.
Оружие обратилось взвившимся над почвой дымом и исчезло. Эсфирь шагнула к выходу. Да какой там?! Ноги задрожали, подкосились, и она упала на колени. Взор уткнулся в оторванную ногу старика. Сверкая алыми кляксами, она валялась под корневой впадиной.
Сил крепиться не осталось. Страх и боль захлестнули. И Эсфирь закричала. Закричала так, словно крик мог возвратить старца к жизни. В любой сверкающей дождевыми каплями травинке, в любом следе от копыт хина, в любой поблескивающей в небе звезде грезилась кровь.
Багряная и склизкая, она кипящими потоками растекалась по лесу, пузырясь и стекая в землянку.
Мир исчезал — растворялся в кровавом океане, который затопил Эсфирь, утягивая ко дну.
Сабля Дэлмара
Порой Олеандр думал, что Фрез заменима. Но стоило дрянным мыслям пустить корни, она убеждала его в обратном — убеждала по щелчку, показывая свои исключительность и непревзойденность.
Врожденная изворотливость позволяла ей водить за нос не то что хранителей — самого Каладиума! Серьёзно. Кто ещё изловчился бы годами раскручивать в лесу огненные пои[1], оставаясь при том горячо обожаемой, а главное — живой дочерью Стального Палача?
Фрез могла обвести вокруг пальца любого. Могла пролезть туда, куда никто и никогда не пролез бы.
Неспроста Олеандр обратился к ней за помощью. Часто она превращалась рядом с ним в капризное дитя. Часто не следила за словами, сгорая от ревности. Но запах жареного, окутывавший его, улавливала за версту. И только он щекотал нос, что-то внутри неё ломалось и склеивалось заново.
Она снова превращалась в ту девушку, о которой Олеандр некогда говорил: «Да мы с ней горы свернём!»
Так случалось прежде. Так случилось и ныне.
Он вырос на пороге её дома — весь взъерошенный, в окровавленной тунике, порезанной на груди. Она распахнула дверь и, воровато озираясь, затащила его в комнату.
Фрезия не задавала неуместных вопросов. Не тянула время, пытаясь вытрясти из него ответы. Она просто помогла.
— Что нужно? — только и спросила она и, получив ответ, принялась рыться в сундуках с одеждой.
Как и ожидалось, ненавистный трюк с переодеванием сработал. Позже, ступая к вратам, Олеандр оглядывал себя и видел юношу, по дурости облачившегося в женские тряпки. А воины, мимо которых он прошёл, узрели девушку в глухой накидке-летяге. Её глаза, подведенные чёрной краской, смотрели на мир поверх вуали, укрывшей волосы и нижнюю часть лица.
— Далеко не отходите! — прилетел Олеандру в спину восклик хранителя. — Рядом вырожденка бродит!
Клятый Аспарагус! Уже всем раструбил про Эсфирь! Олеандр сдавленно выругался, кивнул и двинулся вдоль ограды.
Потом он бежал до поляны, где предавался сну его элафия. Потом Абутилон принюхивался к белому перу.
И вот Олеандр запрыгнул приятелю на спину. Они рванули на запах Эсфирь, сотрясая землю, взвихряя опавшую листву.
Ветер больше не срывал злость на деревьях. Ливень поутих. И лес, невзирая на суматоху, окутала тишина. Скачке мешала лишь тьма. Черный всадник по кличке Ночь распоясался, погрузив лес во мрак.
Абутилон нёсся галопом. Чуть замедляясь, взбирался на земляные склоны и снова набирал скорость. Набирал ровно до тех пор, пока по ушам не ударил надрывный девичий визг.
Вопль Эсфирь прокатился по округе и разве что луну с небесных цепей не сорвал. Пошатнул так уж точно.
Вот дуреха! И чего она разоралась? Привлечет ведь внимание стражей — и пиши пропало.
Щеки Олеандра горели, обожжённые хлеставшим в лицо ветром. Он оглядывал тропинки, усыпанные иголками. Шнырял глазами то влево, то вправо, силясь углядеть белоснежные крылья. Без толку! Кроме островков травы, окроплённых угольной слизью, взор ни во что не утыкался.
— Хин? Опять? — Олеандр дёрнул щекой, щурясь и пытаясь различить во тьме очертания беглянки.
Ряды стволов утекали за спину. Он уже решил сойти с тропы. Но раньше, чем до этого дошло, узрел вдалеке зеленоватый дымок, расстилавшийся по воздуху тягучими волнами и облаками.
Что это? Чары дриад? Странно. Присутствия собратьев рядом не чувствовалось. Но кто-то же призвал колдовство, так? Ежели сотворили его не ныне, ему давно следовало бы испариться.
И все же зелень застоялась. Почему?
Чем ближе Олеандр подступал к дыму, тем более маслянистым ощущался воздух, предвещая скорую встречу с хином.
Как там его нарекла Эсфирь? Господин тень в костяном наморднике?
Вот только его мне не хватает для полного счастья, — подумал Олеандр и потянул рога на себя.
— Ты что-то слышишь, Аби? — шепотом спросил он и оправил перекрутившуюся накидку.
Элафия, зелен лист, не ответил. Лишь тряхнул ветвистыми рогами, откликаясь на зов хозяина.
— Оставайся здесь, ладно?
Олеандр спрыгнул на землю и похлопал Абутилона по спине.
Неожиданно приятель вздрогнул. Боднул его в плечо, отталкивая к дереву, а сам отскочил от пролетевшего мимо клубка чернильной темноты. Олеандр больно ударился о ствол, вскинул голову и тут же выкрикнул:
— Слева!
И Абутилон заплясал на тропе, уворачиваясь от смоляных шаров и вздымая тучи иссохших листьев. Бутоны на его рогах распустились, оголяя тычинки. Он повёл мордой, сбрасывая с цветов дурманящую пыльцу и сдувая ее к кустарнику, дымившемуся и увенчанному изогнутыми рогами.
Из тьмы листвы послышалось угрожающее рычание, какому обычно сопутствует шарканье лапой. Смоляная конечность уперлась в дерево рядом, крючковатые когти с хрустом врезались в кору.
Олеандр подобрал накидку. Выхватил из ножен саблю. Хин вытянулся в рост. Вытекавшая из его костяной пасти слизь марала листья, оседала на них тяжелыми каплями.
— В маскировке ты не шибко преуспел, — выдал Олеандр. — Я в жизни не видывал кустов с рогами.
Выдал и пожалел. Стрелял хин лучше, чем маскировался. Угольный шар колдовства просвистел над плечом, а в голове Олеандра промелькнула мысль о повторении уже пережитой истории. Он не растерялся. Ушел в сторону, спасаясь от второго удара. И тут же Абутилон оттолкнулся от земли. Бросился к хину в длиннющем невообразимом прыжке.
— Аби, нет! — Олеандр воззвал к чарам, но запоздало.
Приземлился элафия, окутанный тьмой. Копыта его заплелись, бутоны на рогах сомкнули лепестки. Он врезался в дерево, споткнулся и повалился на бок.
