— Я…
Она открыла рот и закрыла. Поежилась и растерла предплечья, о чем-то крепко задумавшись.
— Кто ты? — Олеандр сорвался с места, зашагал к ней, и она попятилась, отходя к деревьям.
— Я…
— Ты кочевница?
— Не ведаю. Не помню…
— Как можно не помнить, кто ты такая? — Кровь закипела в жилах, Олеандр дернул щекой.
— Я правда не помню, — Эсфирь поскользнулась на траве, но не упала. — Честно-честно!
— За дурака меня держишь?!
Чем больше вопросов он задавал, тем пуще она мрачнела. Он наступал, она отступала. Взгляд её метался. Колени дрожали и подгибались. Она всё чаще спотыкалась о свои же крылья. Сжималась в комок, будто пытаясь сберечь остатки стойкости и здравомыслия.
Эсфирь наткнулась на препятствие. Ударилась спиной о дерево и вжала голову в плечи.
— Ты точно издеваешься! — Крик Олеандра отскочил от скал и разбился на отголоски.
— Я просто не знаю, что ответить! — как на духу выпалила она, и белесые искры запрыгали по её коже.
Они спутывались. Обращались движущимися петлями и сливались, заключая её в непроглядный кокон. Олеандр отпрыгнул. Но тревоги сразу же улетучились. Чары девчонки ни во что не воплощались, не ранили.
Чудилось, она сдуру высвободила их — от испуга, без мысленной подпитки и каких-либо приказов. Высвободила и стекла на почву. К счастью, Олеандр подхватил её прежде, чем рога-волны стукнулись о валун.
Ну что за напасть? Проследил, называется, за хином!
Чужой среди своих
Дриады всегда ладили с лесной живностью. Часто звери откликались на их зов и спешили на выручку. Многих Олеандр мог бы дозваться. Но ныне его интересовали бродячие скакуны.
Он не хотел тащить потерявшую сознание девчонку на горбу. Поэтому трижды свистнул, надеясь, что призыв на подмогу достигнет нужных ушей. Повезло. Один элафия прогуливался неподалёку. Не сразу, но он подобрался к лужайке. Сперва из-за деревьев показались рога, похожие на лиственные ветви. Затем на хлипкий свет вынырнул их хозяин, величественный, с кучерявой шерстью.
Недолго думая, Олеандр взвалил Эсфирь ему на спину. Устроился позади неё, и они углубились в чащу.
Страшась пересудов, Олеандр не рискнул напрямик скакать в поселение. Чтобы схорониться от вопросов, решил удлинить путь и проскакать по слепым пятнам, обогнуть участки, охраняемые собратьями-дриадами.
Кто-то однажды сказал, что обратная дорога проходит быстрее. Вздор! Зелен лист, умник тот никогда не мчался во мраке через лес, истощенный и раненый, с беспамятной девицей под боком.
Считая ускользавшие за спину стволы, Олеандр и сам не понял, как большая часть пути осталась позади.
В рассветном небе ещё не висело солнце. Лучи ещё не излизывали кроны деревьев, не рассыпались по листве бликами. То тут, то там на стволах уже встречались трилистники, нарисованные белой краской — знаки, подсказывающие чужакам, что совсем рядом проживают дриады.
Впереди показалась сплетённая из ветвей ограда. Она окольцовывала поселение, громоздилась до древесных верхушек. Ветра и ливни кое-где погнули её, но подпорки-бревна надежно уберегали от обрушения.
Удача повернулась к Олеандру лицом. Чудом он избежал любопытных глаз и спешился у неприметной калитки. Стащил Эсфирь со спины элафия и чуть не взвыл, когда она мешком упала в его объятия.
Не то чтобы она весила прилично, просто запёкшиеся порезы на шее словно солью посыпали.
— Господин Олеандр! — прозвучало сверху, и он сжался, будто вор, застигнутый врасплох.
Из большого гнезда на дереве высунулось лицо. Растрепанные волосы выглядывали из-под лиственного венка.
— Ш-ш-ш, — Олеандр приложил палец к губам, признав в мальчонке Юкку, одного из юных воинов — хранителей леса.
— Что произошло? — пыхтя и отдуваясь, Юкка выполз из гнезда и оторопело уставился на Эсфирь. — О!.. Ого! Кто это? Гарпия?
— Пожалуйста, никому о ней не говори! — прошипел Олеандр и смахнул прилипшую к щеке прядь волос.
— Л-ладно, — Юкка растерянно моргнул, глядя на него сверху-вниз. — А вы… Вы ранены?
— Пара царапин. Не страшно.
— Архихранитель как чувствовал, что с вами дурное приключилось. Ушли вечером и будто в пропасть провалились. Он стражей за вами отправил и сам на поиски ускакал.
— Аспарагус. — Имя ненавистного гада осело на языке Олеандра ядом. — Не рановато ли он запаниковал? Когда это его заботила сохранность моей шкурки? Зеф постарался?
— С ним я не беседовал, — Юкка пожал плечами. — Я получил приказ от господина Аспарагуса. А как вы?.. Где так поранились? Благо до поселения добрели. Ой! Надо бы знак подать! Вы ведь вернулись!
Его рука взметнулась вверх. Вспышка зеленого света сорвалась с пальца и, прошуршав листвой, озарила небо.
Хранители леса часто переговаривались так между собой. Призывали на подмогу, например.
— К Морионовым скалам, похоже, хины подступают. — Олеандр крутил Эсфирь то так, то эдак, думая, как бы её поднять и не помять крылья. — Я встретил одного. Оповести Аспарагуса и поселенцев, хорошо?
— Конечно. Так это хин вас подрал?
— Юкка!
— Прошу прощения. — Юкка всё еще таращился на Эсфирь с немым любопытством. — Всё передам. И, клянусь честью, от меня о девушке никто не узнает. А вы… Может, лекаря навестите?
— Обойдусь.
Олеандр мог бы похвастаться познаниями во врачевании. Да что там, он швы с закрытыми глазами накладывал. В пять лет, услыхав вопрос «Что таится у существ на сердцах?» пустился в рассуждения о вскрытиях. Честно! Ежели Тофос и предрасполагал существ к какому-либо ремеслу, Олеандра он явно предрасположил к целительству. Отец даже предлагал ему трудиться на благо клана. Но нет. Помочь по нужде? Милости просим. Изо дня в день подтирать сопливые носы? Увольте.
Олеандр подхватил Эсфирь и миновал калитку со спокойной душой. Поплелся вдоль ограды, прячась за занавесом из лиан. От сердца отлегло. Он вернулся до того, как поселение ожило и взорвалось разговорами.
Кто наведывался сюда, часто шутил, что нужно дриад благодарить — они солнце ото сна расталкивают. А у того и выбора нет — поди понежься в объятиях покоя, когда лесные дети вовсю гремят и грохочут.
Хижины жались друг к другу и боками, и крышами, и потолками — тесно-тесно, даже неприлично. На каждых улочке и перекрёстке, у лестничных уступов ютились по десять, а то и по двадцать обителей. Одни перекрывали древесные стволы, прикипев к ним и утекая к шапкам-кронам. Другие восседали на ветвях под навесами листвы и гроздьями плодов. Третьи парились на свету, и овившие их лианы первыми приветствовали солнце, шевеля бахромой.
