Бровь Аспарагуса в недоумении изогнулась. Он опустил глаза и понял, что рука до того крепко стискивает меч, что на ладони впору отпечататься бледному пятну от рукояти-шипа.
Треклятые океаниды! Всё-то они подмечают!
— Вы мертвы?
— Отнюдь.
— Тогда ваше предположение ложно, — Аспарагус поправил маску и откинулся на дерево. — Хранители вас не узнали. Я и сам сомневался до последнего.
— Коли ведаете, я не услаждал взор красотами Барклей довольно давно, — прошептал сын Дуги́, сведя руки за спиной. — Посему речам вашим и не подвластно заронить во мне семя изумления. Сказать по совести, иной раз я и сам с трудом припоминаю себя прежнего.
— Снимете повязку?
Сын Дуги́ не ответил, но и не отказал. Цокнув языком, он коснулся круглого лоскута ткани, прикрывавшего левый глаз. Нашлепка соскользнула, упала на исчерченную шрамами ладонь, и разноцветные глаза — синий и белый — сверкнули во тьме, два вертикальных зрачка сузились.
Ярость прокралась в душу Аспарагуса обезумевшим зверем. Он привык держать чувства в узде, не давать им воли. На его лице не дрогнул мускул, дыхание осталось ровным. Лишь орошенное ядом гнева сердце пустилось вскачь, погоняемое хлыстом оживших воспоминаний.
Ведь он глядел на океанида, кой перевернул жизнь Антуриума вверх дном и разрушил его семью.
Сын Дуги́ вздохнул. И вздох его напоминал плеск водной глади, растревоженной взмахом крыльев.
— Думаю, — устало произнес он, — о былых злоключения моих вам поведал правитель Антуриум?
— А вы не думайте, — возвестил Аспарагус, чувствуя, как доспехи напускного умиротворения трещат по швам. — Лучше скажите, скольких лет владыке Дуги́ стоило вылепить воина из поэта?
— О! — Голос океанида сохранял ровность, как натянутая веревка, невзирая на груз, подвязанный к ее середине. — Поверьте, история сия ваш слух не усладит. Ко всему прочему станет весьма затяжной и путаной. Не сочтите за неуважение, но внушительную ее часть я млел в пьяном исступлении.
— И выжили.
— Научился убивать.
Какое-то время Аспарагус глядел на редкую морось, подкошенную ветром. Глядел и молчал, ибо сердце полнилось тревогой, а разум одолевал вопрос о здравости замысленного действа.
Сомнения почти стерлись — в Барклей грядет борьба за власть. Недаром же на судных листах подпись красуется: А. — правитель клана дриад.
Из-под завалов Эсфирь вызволила дриада с золотыми глазами. И Аспарагус знал эту дриаду. Хорошо знал. Она — корень всех зол. Он хотел встретиться с ней. Хотел хотя бы попытаться воззвать её к разуму.
— Ступайте, сын Дуги́. — Оттолкнувшись от дерева, Аспарагус дернул щекой и устремился к Морионовым скалам, куда и держал путь до намеченной остановки. — Оберегайте наследника. И вот еще что: ежели мы с вами выживем и снова встретимся, отвесьте мне пинка, чтобы больше в моей голове не зарождались столь отчаянные побуждения. Ныне я рискую жизнью.
Он не успел пройти и тридцати шагов, как в спину дохнула морозная свежесть, раздувшая взмокшие волосы.
— Верю, поступаете вы мудро и верно, — произнес сын Дуги́. — Пусть удача благоволит вам. В конце концов, жизнь — это всего-навсего дорога к погибели.
На миг ветер усилился. Аспарагус обернулся. Но вместо океанида узрел на тропе островок подтаявшей изморози.
Капкан сущности
Теперь Эсфирь могла не страшиться, что в миг забытья на шее стянется древесный корень или сорняк. Рубин сдержал слово. Вывел их с Мраком — так она нарекла хина — из Барклей и оставил среди бескрайних земель, испещренных высокими, поросшими мхом и цветами курганами.
— О подозрительности Аспарагуса впору легенды слагать, — прошипел Рубин, прежде чем ушел. — Но раз ты до сих пор не окружена его подпевалами, значит, он поверил, что ты улетела.
Тогда Эсфирь хотелось задать еще множество вопросов. Но голова отказалась размышлять о чем-то, кроме сна. Они с Мраком заночевали под одним из курганов, в замаскированной листвой и ветвями норе. И всё бы ничего, вот только храпел хин до того громко, что со стен крошево земли сыпалось. Эсфирь едва смыкала веки, как подпрыгивала от жуткого «х-р-р».
Казалось, неподалёку кто-то деревья валит.
Ужас!
***
Время текло. Усталость накапливалась. Все чаще Эсфирь впадала в уныние. Все чаще сидела сиднем и глядела в пустоту, катая в уме тёмные мысли о выродках, о прошлом, которое никак не вспоминалось.
Рубин оставил флягу с неведомым питьем, но оно отдавало горечью и намекало, что существо скорее откинет рога, нежели утолит им жажду. Сперва Эсфирь терпела. Но когда сухость во рту стала невыносимой, они с Мраком всё-таки покинули землянку, чтобы отыскать ручей.
Ветра у холмов гуляли страшные. Дули зло и яростно. Гнули престранные растения, громадные и похожие на гвозди. Могучая спина хина служила щитом, но Эсфирь все равно продрогла до костей. Каждый шаг сопровождался шмыганьем. Из носа текло, как из прохудившегося ведра.
Рубин сказал, что Олеандр сам её отыщет. Но когда? Как скоро?
С водицей Эсфирь тоже не повезло. От низины, по дну которой бежала река, исходил зловонный смрад. Чуть поодаль из почвы торчала коряга. К ней крепилась прямоугольная табличка с надписью: «Болотинка».
— Болотинка. — У Эсфирь вырвался нервный смешок. — И не поспоришь. Река-вонючка.
Она повернула назад. Трава под ногами противно скрипела. Сорняки цеплялись за сапоги и заставляли спотыкаться. Это раздражало до того сильно, что Эсфирь чуть не призвала клевец, чтобы воздать гадким злопыхателям по корням. Ну правда! Зачем они пытаются ее уронить?
И Олеандр тоже хорош. И Рубин! Все! Завели её… куда-то. Она не щадила сил, силясь им помочь. Рисковала. А они!..
— Ай!
Браслеты обожгли запястья. Гнев и негодование улетучились. Эсфирь снова кольнула чувство, будто она коснулась чего-то запретного. Будто подступила к тропе, ведущей во тьму. Подступила к грани, за которой существа перестают думать и отдаются на волю инстинктов. Там кажется, что ты сильнее всех. Там очень легко решить, что жизнь иных созданий ничего не стоит.
Эсфирь поежилась и посмотрела на Мрака. В ответном взгляде алых глаз-звезд тоже читался вопрос.
— Они жгут меня уже не в первый раз. — Она приподняла руку и тронула холодные звенья браслета с пером. Украшение блеснуло. — Но никаких ранок не остается. Это странно.
***
Другой ночью Эсфирь видела во снах Геру, испускавшую паутины и грозовые разряды. Видела, как дриады падают, сраженные перьями-лезвиями, как бушуют на песке ураганные ветра.
Эсфирь проснулась в поту. Зачерпнула ртом воздух и села. Листок, сорванный с растения-гвоздя, скатился с ног. Не углядев рядом хина, она подхватила с земли флягу и вынырнула из убежища.
