Рослый хин с кольцом в клыке рыкнул. Вестимо, он так представлялся, мол, здравствуйте, я Мрак, мы уже дважды сражались. Но Олеандру показалось, что поблизости рухнуло дерево.
— Ты видишь души. — Он застыл и снова поглядел на Эсфирь. — Я никогда не слышал о таких способностях. Этот… кокон, который ты сотворила. Ты понимаешь, как он работает?
— Постольку поскольку. — Она зарылась пальцами в шерстку силина. — Кокон — это лишь чары. Я создала его, чтобы не пугать твоих собратьев. По сути я перенесла тебя в иной мир. Ненадолго.
— Что?!
— Я не шучу, Листочек, — Эсфирь шмыгнула. — Сперва я не понимала, как работает этот мой дар. Только недавно осознала, что души отделяются от тел и попадают в свой мир, как бы граничащий с миром живых. Попадают и бродят там до тех пор, пока не найдут выход.
Сознаться, Олеандр сейчас не отказался бы от чаши с глушницей. Или от бутылки.
— Выход? — уточнил он.
— …чтобы уже навсегда уйти, — проговорила Эсфирь. — Я избавляю души от скитаний и мучений. Тамих одолевают тяготы. Там они чувствуютдаже забытые при жизни боль, вину, сожаления. А ежели они ещё и умерли не своей смертью… тогда всё совсем плохо. Эти существатам будто слепнут. Им трудно найти выход. Поэтому я им помогаю. Но я плохо слышу погибших. Перехватываю только тех, кто неподалеку умер. Могу призвать. Могу проводить. Такое вот интересное умение, угу. — Эсфирь пожала плечами. — Я только познаю его. Думаю, прежде я либо вообще к нему не обращалась, либо обращалась крайне редко.
— Никаких тягот я там не чувствовал, — признался Олеандр, припоминая свои ощущения в мире духов.
— Ты не дух, — произнесла Эсфирь. — Ты попал туда живым и связанным со мной…
… Белой нитью, — проплыл в сознании Олеандра ответ, и он сжал переносицу.
Эсфирь нахмурилась и тихо пролепетала:
— Извини, Листочек. Юкку я проводила до твоего прихода. Сизокрылую девушку тоже забрала. Хотя она все равно ничего толкового не сказала бы. Ей ведь горло перерезали.
По коже Олеандра пробежали мурашки.
— За что ты извиняешься? — недоумевал он. — Боги, Эсфирь! Я попрощался с Драценой! Это дорогого стоит!
— Правда? — Бледное лицо в обрамлении слипшихся кудрей повернулось к нему, и он горячо кивнул. — Тогда хорошо. Не думала, что у меня получится свести вас. Сама удивилась.
— А я-то как удивился. — Мгновение-другое Олеандр молчал, а затем снова подал голос: — Что произошло у курганов?
— Бой.
— Аспарагус был там?
— Он помогал Каладиуму.
— Клянусь, я не направлял их к тебе! — выкрикнул Олеандр куда жарче, чем подумывал.
Разложить все полочкам помешала врожденная дотошность. Объясняясь, он свернул бы на путь оправданий и въедливого повествования о преградах, которые не позволили ему доскакать до курганов. Тирада вышла бы нудной и путаной. Так что даже хорошо, что язык отказался повиноваться.
— Прости меня. — Олеандр подступил ближе и воззрился на сонмы хинов, восседавших вокруг Эсфирь, как дети вокруг старца с книгой сказок. — Пожалуйста, прости. Мне так жаль…
— Я ни в чем тебя не виню. — Эсфирь моргнула. Ее глаза, прежде залитые белым, обрели зрачок и радужку. — Я слышала вас с Драценой. Каладиум… вовсе не добрый. Он хотел, чтобы я ушла с ним, знаешь? Говорил, что сопроводит меня туда, где вырожденцы живут спокойно. Туда, где я смогу повидаться с женщиной… Ну, с той самой, которая помогла мне выбраться из пещеры.
Точно. Помимо Каладиума и его подпевал, ко смуте ведь ещё и загадочная дриада листья приложила. Прежде Олеандр о ней не размышлял. Рассудил, что замысел по умерщвлению неугодных выстроил Стальной Палач, а некая женщина просто служила ему подельницей.
— Скажи, — Олеандр посмотрел на Эсфирь, — пребывая в пещере, ты ведь общалась с этой женщиной?
— Только с ней я и общалась. Каладиум со мной не говорил.
Вот оно! Олеандр с самого начала думал не в ту сторону. Почерк злодеяний потому и не похож на Каладиумовский. Похоже, ему загадочная дриада приказы отдала! Она же писала на аурелиусах. В одном из них говорилось о досаде, постигшей смутьяна, когда он узнал, что Мирт до сих пор жив.
Смутьян упомянул, что его раздосадовала весть. Но для Каладиума эта весть не была вестью. Он так не выразился бы. Он давно ведал, что правитель пощадил старого целителя. А вот загадочная дриада, живущая вне клана, не ведала. Видимо, узнала обо всём от Палача и его подпевал.
Проклятие! У Олеандра возникло стойкое чувство, будто происходит нечто большее, чем он способен понять. Его замутило. Не от боли. От странного тянущего чувства, осевшего в груди. Обрывкам мыслей пришлось долго блуждать в голове, прежде чем мозг сложил их в выводы.
Выходит, смуту посеяла загадочная дриада? Скольких выродков она пригрела под листьями? Кто она такая, раз её волю вершит сам Стальной Палач? И каким боком к ним Аспарагус притёрся?
— Каладиум не назвал её имя, если что, — прошептала Эсфирь, невольно отвечая на немой вопрос Олеандра. — Он нарекал её «подругой».
— Малахит?.. — отскочил от скал ледяной возглас, и Эсфирь дернулась, как от пощечины.
— Глендауэр, твою ж!.. — Олеандр вздрогнул. — Ты хоть для вида чем-нибудь пошуршал бы, ну!
Брат заплыл в тоннель сродни призраку. Казалось, еще чуть-чуть — и сквозь плоть его просветят камни.
— Прошу прощения. Смеркается.
— Куда ты сейчас?
— За вами.
Вот так. Без раздумий и запинок. Что для Глена нес тот выбор? Жажду помочь, искупление? Возможно. Олеандр же узрел в его решением лишь глупую смелость. Он даже не обрадовался. Напротив — в крови забурлил гнев. Брат очистит совесть. А Олеандр лишится ее, рискуя его жизнью в угоду страхам и желанию опереться на знакомое плечо.
А вдруг отец вернется?
— Еще один герой на мою голову, — пробурчал Олеандр. — Будто мне Сапфира мало! — Он перевел взор на Эсфирь и проговорил: — Ныне я исполняю обязанности правителя. Больше никто не посмеет тебе навредить, обещаю. У нас много раненых. Прошу, помоги.
— Я помогу, — после краткого раздумья вымолвила Эсфирь. — Но друзья мои пойдут со мной.
Сомневался Олеандр, что соплеменники встретят хинов с распростертыми объятиями. Но…
— Уверена, что они никому не навредят?
— Уверена.
— Хорошо. Идём.
Переосмысление
Отмахнувшись от жертв, вечер побежал дальше и окунулся в ночь. Ветра около Морионовых скал разбушевались страшные, пробирающие до костей. От холода всадников не спасали ни накидки, ни согревающие настойки. Казалось, природа предвосхищает бурю — вовсе не стихийную! — и силится обездвижить все и вся прежде, чем земля обагрится кровью.
