Не то Олеандр таки сошел с ума, не то сказывалось изнеможение, но мысли в его голове крутились на редкость мрачные. Невыносимо стучала в висках кровь, а вскоре стук её разошелся по телу. Напрасно он тешился надеждой, что боль утихнет. Чем глубже элафия пробирались в лес, тем сильнее трещал череп. Он почти ничего не видел — только деревья и зелёные плащи, утяжеленные моросью. Рассудок, отравленный пережитым, бунтовал, отметая раздумья.
Но главному вопросу всё же удалось его поработить. И звучал тот проще некуда: «Чего ожидать?»
Ежели хранители и сомневались в том, кто причастен к смуте, сомнения их затерялись — частично на дне мешка, куда упала брошь Птериса, частично в речах Эсфирь, поведавшей о встрече с Каладиумом.
Зелен лист, стражи питали к её словам недоверие. Но больше в силу опаски, нежели подозрений во лжи.
Против истины, как известно, оружие не выковано: Каладиум, Клематис и Птерис испарились друг за другом.
Первый сыграл чисто — не придерешься. Второй выдал себя в миг пожара. А третий обронил на поле брани фибулу. В гибелях дриад повинны вырожденцы, которых, как верно выразился Аспарагус, трудно держать под узды. И вот Каладиуму попалась девушка-целитель, способная взывать их к разуму.
Так и получилось, что он позвал Эсфирь туда, где воспитывает двукровных — к дриаде с золотыми глазами.
Кто эта женщина? Может, кочевница, которой Каладиум напел в уши сладких песен? Девицы ведь на него роями мух слетаются. Как сказал однажды отец Олеандра: «Каладиум не только виртуозный боец, природа вдобавок наградила его притягательным внешним обликом».
Словом, у него достаточно красивые лицо и тело, чтобы девушки упускали из внимания его двуликую сущность.
И все же Каладиум не стал бы слушать рядовую соплеменницу! Нет-нет. Глупый вывод!
— Златые очи, — в очередной раз прозвенело сбоку, и Олеандр покосился на брата, чей скакун ступал рядом.
— Золотые глаза, — прошептал Олеандр. — У Азалии золотые глаза…
Возможно ли, что она жива?..
Мир перед глазами порвало на части. Проглоченные на скаку плоды запросились наружу, и Олеандр прижал кулак ко рту, загоняя их обратно. Створки восприятия захлопнулись, и путь провалился в черноту неосознания.
Вскоре скакуны замерли у главных врат. Олеандр сжался, придавленный грузом неясного будущего и задумчивого молчания. Он помнил, как сопроводил Эсфирь к хижине. Помнил, как увековечил на листе оттиск, написав, что отменяет приказ отца задержать Глендауэра.
Увековечил, омылся — и упал без сил. Набивка ложа просела, зашелестела под тяжестью его тела.
Сон все крепче сжимал Олеандра в объятиях, когда бессодержательную тьму расшевелил голос брата:
— Припомните давнюю беседу с владыкой Антуриумом. Тогда вы говорили о летописях и бойне близ Морионовых скал.
Вообще-то Олеандр не поддавался словесным внушениям. Но той ночью все пошло наперекосяк. Просьба брата набатом отразилась в ушах. И нужное воспоминание расчертилось в сознании.
***
В ту пору, когда погибли двукровные дети Азалии, Олеандру не стукнуло и двух лет от роду. Злоключения тётки прошли мимо него, но породили вопросы после прочтения летописей уже в сознательном возрасте. Отчасти интерес к её бедам подогрели подтертые строчки на страницах, где речи велись о бойне близ Морионовых скал. Отчасти — наречение Антуриума сестроубийцей. А ещё тем, кто вынес двукровным детям Азалии смертный приговор.
Все знали: бойню с детьми Азалии развязал Эониум по доносу Гинуры. Тут-то и всплывал вопрос — при чём здесь Антуриум?
Верить слухам все равно что портрет с закрытыми глазами рисовать. Олеандр решил не расспрашивать поселенцев. Он сразу обратился к отцу и спросил, по какому такому праву историки очернили имя правителя.
— Всё верно, — ответствовал тогда отец. Окруженный дымом благовоний, он сидел за столом на веранде. — Летописи не лгут.
— Что?! — Олеандр плюхнулся на стул.
Потрясение стекло по затылку каплей пота. Он расстроился, правда, сам не понял почему. Сердце обожгло какое-то неясное чувство, которому он никак не мог отыскать определения.
— Разочарован? — Отцу всегда было достаточно взгляда, чтобы прочитать его, как открытую книгу.
— Да не то чтобы. Не знаю…
— Ведаешь, порой я спрашиваю себя, — с улыбкой прошептал отец, — Антуриум, чем ты заслужил уважение сына? Пойми меня правильно, каждому отцу льстит мысль, что дети его превозносят, считают героем-миротворцем. Но ты, Олеандр, не склонен к предвзятому мышлению. Отнюдь, я сознаю, откуда растут корни этих чувств. Ты одиночка. Такие создания зависимы. Зачастую они испытывают болезненную привязанность к тем, кто удостоился их расположения. Они склонны упускать из виду дурные поступки близких и…
— Ты уходишь от разговора, — Олеандр зажевал щеку с внутренней стороны и насупился.
Отец тяжело вздохнул. Его лицо выражало подчеркнутое бесстрастие, но взгляд золотых глаз померк.
— Не ухожу, просто задумался, — отозвался он и добавил: — Битву с детьми Азалии и Лета́ развязал Эониум. Мы с Аспарагусом отыскали их раньше, но предупредить о нависшей угрозе не успели. Заручившись поддержкой океанид, кои гостили в лесу вместе с Вауханом, владыкой Танглей, Эониум застал нас и дал внукам бой. Тогда я впервые осознал, какая опасность таится в крови вырожденцев. Тогда я оказался на перепутье и принял самое трудное решение в жизни. Десятки воинов из Барклей и Танглей пали. Эониум пал. Бразды правления коснулись рук моих в разгар сражения. Уверен, Азалия думала, что я остановлю бой. И я мог остановить его. Мог приказать хранителям отступить, сложить оружие, но…
Не приказал, — закончил Олеандр в мыслях. Большая часть головоломки в голове сложилась. Но врожденная упорность не дозволила развернуться на полпути. Ответа на главный вопрос он не получил.
— Погоди-ка, — произнес он, не успев внять гласу рассудка, повелевшему умолкнуть. — Ты рассказал о детях Азалии. О битве. Океаниды задержали господина Лета́ по приказу Ваухана — это мне известно, Глен упоминал. Но что же Азалия? Ежели верить писаниям, она погибла от твоей руки. Вроде сбежать хотела. Ты погнался за ней, а затем вынес изувеченное тело.
— Ночь на дворе, — голосом, в котором ясно прослеживалось напряжение, выдавил отец. — Давай побеседуем в другой день, хорошо? Право слово, я очень устал и желаю предаться сну.
Не прошло и мгновения, как раздался хлопок двери. Столь же громкий, сколь и красноречивый, отражающий нежелание возрождать разговор ни завтра, ни послезавтра.
***
В кои-то веки Олеандр без труда разлепил глаза и уставился в потолок. Моргнул раз, другой — и память провела ускоренную перечитку сна, не вместившего ничего, заслуживающего внимания.
Разве что Глендауэр теперь обратился занозой. В том смысле, что раньше Олеандр отмахивался от слов отца об одиночках, которые привязываются к существам, удостоившимся их благосклонности. А сейчас где-то рядом бродило подтверждение услышанного — живое, водно-ледяное.
