Аспарагус узнавался без дотошной оценки по древесной маске, за которой скрывал половину лица.
А вот дриада подле него озадачивала. Высокая. С точёным телом и полной грудью, какой впору мужиков душить. Темно-коричневые волосы, вьющиеся крупными кольцами, стекали ей на плечи. Брови вразлет и веки, удлиненные чёрной краской, делали её похожей на хищную птицу. Глядя на неё, хотелось уронить взор в пол и сбежать — мол, извиняйте, столько дел, столько дел. Её присутствие напрягало. Давило, словно прибивало к полу в поклоне.
Но что ещё любопытнее, Рубин, кажется, где-то с ней встречался. Кого-то она ему напоминала.
— Подсказать? — вдруг поинтересовалась она, и слова её обожгли, словно удар прута. — Долго думаешь.
— Обожди-ка, милая…
Рубин приподнялся на локтях и сел. Его крылья расстелились по земле рдяными полотнами.
Разные дриады вертелись на уме. То был и Олеандр, и Антуриум, и Эониум…
Эониум?..
— Хм-м… — Рубин сощурился.
Его зрачки сделались вертикальными, потом расширились. И он чуть не ахнул — настолько сильно женщина походила на дриадского тирана. Подбородок бы ей еще повнушительнее. Бородищу отпустить и, спору нет, сам Эониум спутал бы её с собой и прирезал, сочтя иллюзией.
Или… Или что? Сходство это — не издёвка природы? А может…
— Я издох? — соскочило с языка первое, что пришло на ум.
— Благого вечера, Рубин. — Дриада улыбнулась, как улыбнулся бы кинжал. — Ты не мертв, не тревожься. Все куда проще. Жива я.
— С какого перепугу? Тебя ж убили!
— Кто сказал?
— Олеандр! — выкрикнул Рубин, не подумав. — Антуриум! Да все так скажут, ежели спросить!
— Когда воет один орф, другие подхватывают, сами не ведая почему.
— Да ну в пекло! — Рубин обратил взор к Аспарагусу. Тот кивнул. — Чушь! Вы меня дурите!
— Оставим это, — отчеканила Азалия. Она подтянула к себе единственный стул и уселась на него, сунула ладонь в карман портков. — У меня к тебе предложение. Но сперва ответь на пару вопросов, хорошо?
Змеиное говнище! Ну почему Рубину так не везет, а? Сначала настальныхполудурков напоролся, теперь на подохшую, но не издохшую дочь Стального Шипа. Одна сладость к горькому пойлу неудач: крылья заполучил. Но — хин его раздери! — оно того не стоило.
Впрочем, довольно жалости к себе. Рубин отошёл от главного. Выходит, Антуриум не прикончил изменницу-сестру? Выходит, солгал дриадам? На кой? Страшился потерять их уважение и доверие?
После смерти Азалии он как раз бразды правления перехватил. Вроде бы.
Ха! Интересно, Олеандр ведает, что отец его — редкостный темнила? А с виду-то такой правильненький.
Ох уж эти владыки! Все они одинаковые. Хлебом не корми — дай туману и тайн наварить.
— М-да, — Рубин тронул языком пошатывающийся клык, затем откинулся затылком на стену.
Что и говорить, история пованивала скверно. Скверно и очень знакомо. Некогда дриады уже вваливались к нему спредложением. И к чему это привело? КлятаяСталь сковала его клятвами, выставила виновным в поджоге — и вот он гниет в земляной норе, пропахшей мочой и кровью.
Азалия! На неё намекали Птерис и Клематис, обмолвившись, что Рубин будет говорить не с ними. Любопытно, чего она хочет? Это ведь она спустила на дриад двукровных, пусть и чужими руками. Она посеяла смуту. Она отравила Олеандра. Из-за неё Сапфир сломал руку и поранил крыло.
Ярость против воли восстала из недр души, растеклась по венам пламенными волнами. Рубин вскинул подбородок, чтобы выкрикнуть, что скорее в петле удавится, чем выслушает очередноепредложение. Как вдруг перед носом возник клочок бумаги, удерживаемый Азалией. Одряхлевший и затертый, прежде он покоился в его заплечной сумке.
С листка на мир взирало бледное лицо с разномастными зенками. Глендауэр, раньше бастард, а ныне сын владыки Танглей.
— Могу я спросить, — проворковала Азалия, — зачем ты носишь с собой портрет сего океанида?
— Не твоего это ума дело, дорогуша, — Рубин с трудом переборол желание шлепнуть её по руке.
— Ты злишься, я понимаю. — Рукав её блузы закатался, оголяя увядшую листву на предплечьях и выжженное на запястье клеймо — рассеченный лист. — Каладиум и его доверенные насолили тебе. Но ты тоже молодец. На кой ты с огнём-то на него набросился? Запамятовал, кто он?
— Поучать меня вздумала?
— Нет. Вовсе нет. — Азалия вздохнула. — Странно все-таки. Обычно кочевники хранят в сумке портреты семьи, возлюбленных, а тут… Что связывает тебя с племянником Лета́? Дружба? Вражда?
Рубин молчал. Хотя на слове «вражда» гнев, не успев схлынуть, нагрел и подсветил крылья алым.
— Так я и думала. — Улыбка тронула губы Азалии. — Хочешь, секрет открою? Глендауэр, похоже, нынче в Барклей пребывает.
— Чего?!
Вопль Рубина заколыхался в воздухе, отскакивая от стен. Опаляющий жар мгновенно обнял тело.
— Это правда, — прошептала Азалия, и внутри Рубина словно натянутая нить оборвалась. — Как ты понял, я заручилась поддержкой некоторых дриад. Они упомянули, что в лес наведался океанид. Кое-кто предположил, что это племянник Лета́, кое-кто подтвердил догадку. Слышала, с семьей Антуриума у Глендауэра не заладилось. Брат мой даже издал указ задержать названного сына, ежели тот ступит в Барклей. И здесь мы подбираемся к развилке. Аспарагус!..
По спине аж озноб пронесся. Рубин и забыл, что поблизости ошивается дриадский архихранитель.
— Я вижу три варианта развития событий, — безучастным тоном вымолвил Аспарагус. — Возможно, Глендауэра найдут и заключат под стражу. Возможно, он останется в тени. Возможно, примкнет к дриадам.
— Словом, Барклей он не покинет? — Азалия покосилась на него, обмахиваясь листком.
— Пока Олеандру угрожает опасность? Едва ли.
— Итак. — Она смерила Рубина долгим взглядом. — Вот мы и подошли к сути: тебе нужен Глендауэр, мне — сторонник, одаренный огненными чарами. Истинно, ты гибрид, но заполучил крылья феникса. Ты обучен пробуждать пламя. И этого достаточно. Никаких клятв. Со мной существа остаются по доброй воле. Они либо благоволят мне, либо видят выгоду для себя. Цепи не сковывают тебя, Рубин. Хочешь уйти — уходи. Но прежде подумай. Я предлагаю тебе настигнуть жертву без беготни и мороки. Скоро. Очень скоро.
— Хочешь бразды правления перехватить? — Рубин до сих пор смотрел на нее, надеясь, что она сгинет.
Нет, ну а что? Вдруг он все же упился до бредней. Или почил-таки.
Но мысли мыслями, а дочь Эониума не исчезала. Так и восседала напротив, облокотившись на колени. И вырез её блузы сбивал с толку, дозволяя углядеть куда больше, нежели положено.
Зачем она клинками увешалась, спрашивается? Грудями ведь вернее всех заколошматит.
