— Пусти, Глен! Фрезия…
— Ответьте.
— Найди Зефа, — отозвался Олеандр под звучные щелканья: хины у лестницы, ведущей к лекарне, чистили когти. — У него мое кольцо-печать. И… хорошо, напиши Цитрину и Дуги́. Перестрахуемся.
Глендауэр развернулся на пятках и скользнул в просвет между домами, уплывая во мрак неслышной тенью. Олеандр фыркнул ему вслед. Вбежал по ступенькам и прошел на веранду.
***
— Листочек!
Чернокудрая голова высунулась в распахнувшиеся ставни, и Олеандр будто в горячую купель окунулся. Он закашлялся, глядя, как через подоконник перекинулась сперва правая нога, потом левая, и шелк кроваво-красной юбки соскользнул по ней, оголяя усеянное синяками и кровоподтеками бедро.
Эсфирь устроилась на подоконнике, уложив ногу на ногу, водя коготком по голому колену. Покои, видимые за белыми крыльями, тонули во тьме. Но света на веранде хватало, чтобы Олеандр мог рассмотреть Эсфирь. Взгляд его полз выше и выше, подмечая голые руки, корсет на талии и черную кофтенку на зашейных подвязках, сквозь которую проступали бусинки…
Боги! Куда он смотрит вообще? Краска стыда обожгла щеки и шею, Олеандр уронил глаза в пол. Не то чтобы на полу много интересного имелось. Просто… Ну он ведь не мальчишка уже, в самом деле! А взрослому мужчине не пристало пялиться на откровенно-разодетых девиц.
И кто только вырядил Эсфирь во столь вызывающие одежды? Девчонки-дриады, что ли, постарались?
— Я хотела найти тебя, — как ни в чем не бывало пролепетала она, пока он взывал себя к разуму. — Угроза для жизни миновала, но я столкнулась с другой проблемой. Вот вы говорите, что Фрезия впала в забытье, так? А с моей стороны это похоже на кривые зеркала, среди которых плутает ее душа. Ныне я укрепила ее, но это временная мера, она снова сорвется с места. И мы пойдем по кругу.
— У тебя не выходит укрепить ее насовсем? — вопросил Олеандр скорее инстинктивно, нежели осознанно.
— Не выходит, — Эсфирь вздохнула. — Пока лабиринт существует, душа, сколько ни ставь ее на место, все равно туда убегает. Если я бью «зеркала» по одному, они выстраиваются снова, когда я останавливаюсь или отворачиваюсь к их друзьям.
— К друзьям зеркал?
Боги, что за бред?!
— С лета схватываешь!
— Я всегда отличался живостью ума.
— Думаю, нужно разбить их побыстрее, — заключила Эсфирь. — Тогда душа никуда не убежит, сядет там, куда усадили. Поможешь?
Ну разумеется! Олеандр только хранителей быстренько позовет. Они обнажат клинки, вонзят их в зеркала, которые проросли внутри Фрезии и запутали ее душу — и готово. Делов-то! Пф-ф!
Воображение живо нарисовало картину, как он пересказывает этот разговор стражам, и они советуют ему навестить лекаря, после чего тихонько так, по шажочку, отступают все дальше и дальше.
— Листочек? — Эсфирь спрыгнула с подоконника и, рассеивая по воздуху запах серы, подпорхнула к нему. — Поможешь?
— Как? — Он посмотрел на неё. — Извини, но я ничего не понял.
— Мне не хватает целительных чар, — пояснила она. — Но я могу их восполнить, напитавшись чужими теплом и лаской.
Олеандр быстро сообразил, что ждут от него поцелуя. Куда дольше он решался свершить замысленное, сознавая, что неподалеку лежит суженая. Все-таки он дриадом уродился, получил соответствующее воспитание— традиционное, не приемлющее измены в любом ключе. В конце концов, его помолвку еще не расторгли. Но с другой стороны, Эсфирь уже не раз его целовала.
И небеса не упали ему на голову, верно? Вот только… Хин его раздери, она привлекала его все сильнее, рождала все больше вопросов. И он опасался любого движения ей навстречу. Казалось, стены за их спинами сдвигаются, подталкивают их друг к другу. Олеандр безбожно солгал бы, сказав, что сердце не забилось чаще, когда он понял, чего Эсфирь хочет.
Время текло медленно, будто нарочно дразня и раскаляя плоть. Пока Олеандр думал, Эсфирь подступила к нему вплотную. Вскинула голову и посмотрела с нежностью, смахнула с его лица прилипшую прядь. Он наблюдал за бледными ладонями, которые окольцовывали его, ползли по боками, чтобы сомкнуться на спине. Потом ответил ей взглядом, полным решимости. Тогда-то все тревоги и схлынули. Рядом с ними не нашлось места волнению.
Следующие мгновения сплелись в один тягучий поцелуй — столь напористый, что Олеандр растворился в волне удовольствия. Он ничего не видел, только чувствовал сладость нектара на податливых губах.
Вскоре Эсфирь упорхнула в окно видением, окаймленным белесыми чарами.
***
Олеандр не верил, что Эсфирь справится. Но — о, чудо! — листва Фрез окрашивалась зеленью тем пуще, чем дольше он вслушивался в биение её сердца и частоту вдохов. Никаких ошибок и обманов зрения. Она цвела. Расцветала на глазах, как расцветает дивной красоты бутон с восходом солнца.
У Эсфирь получилось!
Список долгов перед ней пополнился. Олеандр в очередной раз убедился, что никогда не оплатит столь длинный счет. Редко он кому-либо кланялся. Но чтобы отблагодарить Эсфирь, расшиб бы лоб. Поклялся бы, что вернет ей память. И последует за ней куда угодно — хоть на Ифлога! Ведь она свершила для него невозможное.
А значит, он свершит невозможное для неё!
Конечно, ни поклоны, ни клятвы Эсфирь не интересовали. Она отдала Фрезии все свои силы, а сама, иссушившись, мгновенно потонула во снах. Олеандру ничего не оставалось, кроме как отнести её в лекарню пониже и уложить на кушетку.
Той ночью он почти не спал. В одно мгновение вскакивал и выбегал на улицу. Носился от хижины к хижине, страшась, что кто-то из девушек испустит дух. В другое — растекался на подоконнике лужицей и думал, думал, думал, подкармливая отчаяние. Думал, как погибли Мирт, Гинура, Драцена. Думал, как приведенные к дому владыки хранители сгорели заживо, отброшенные и охваченные пламенем. Думал о соплеменниках, которые распрощались с жизнями либо в миг пожара, либо в бою у моря.
Распрощались, потому что и выродки, и смутьяны не ведали пощады.
Каладиум искупал лес в крови, а виной тому — ненависть женщины, которая считалась мертвой.
Интересно, ёкнуло ли что-то в душе Азалии, когда она повелела ему отнять у собратьев жизни? Вряд ли. Скорее всего, она полагала, что права, а все беды дриады навлекли на себя сами.
Дескать, не она посеяла смуту.
На самом деле — она. Ежели не в далеком прошлом, так в день превращения из жертвы в убийцу.
И борьба с нею выпала на долю Олеандра, перешла к нему от отца, подобно проклятому наследию.
— Одеялко убежало, — пролетел рядом сдавленный шепоток, вырвавший его из мрачных раздумий.
Из вороха златоцветов, прилепленных к потолку лекарни, свет разливал лишь один. Прочие лишились чар и погасли. Поэтому Олеандр не сразу заприметили на полу утекший с кушетки плед.
