— Мой сын, моё сердце, — произнёс отец, и Олеандр встретил его золотой взгляд. — Иди ко мне!
Олеандр храбрился. Старался не выдавать чувств. Но тщетно. Слезы застелили взор, поэтому шагал он, ничего не видя. Ступал на голос до тех пор, пока лицо не уткнулось в ткань походной накидки, пропахшей пылью дорог. Пока горячие руки не обняли его, не прижали к груди.
Устал Олеандр быть сильным. Здесь и сейчас, рыдая в объятиях отца, он чувствовал себя ребёнком, который выставлял колючки из страха уколоться о чужие. Глупцом, которого впервые затянуло в круговерть интриг. И по итогу он совершал ошибку за ошибкой, раз за разом терпел поражение.
— Ведаю, что подвел вас, — шептал отец, пока хранители обступали его ободом. — Ведаю, что обманул. И все же прошу о доверии. Я знаю о смуте. Пускай сестра моя подходит к Древу. Обращать лес пеплом она не жаждет, поверьте. Она не нападет, ежели не нападем мы.
— Где ты был? — Олеандр вскинул голову и посмотрел на него. — Почему так долго, Боги?!
— Неважно, — шепнул ему на ухо отец. — Одно скажу: я многое видел, очень многое. Доверься мне, сынок. Ты молодец, слышишь? Ты достойно сражался. И всё сделал правильно — не сомневайся. Расставил хранителей, защитил поселение, призвал лимнад. Я горжусь тобой и хочу помочь. Позволишь? В конце концов, это моё прошлое и мои выборы.
— Я верю тебе, — вымолвил Олеандр. — Всегда верил…
Свет золотых глаз ускользнул. Устремился к хранителям, по чьим рядам поползли шепотки.
— Мы верим вам, владыка, — прозвучало за спиной Олеандра. — Ежели дозволите, сообщим о вашем решении стражам в лесу.
— Поторопитесь.
Сквозь складки ткани Олеандр услышал, как сердце отца ускоряет бег, долбит по ребрам все сильнее и сильнее. Отец глядел куда-то вперед, не мигая взирал на кого-то, кто источал холод.
Глендауэр! Олеандр медленно обернулся. Друзья догнали его: Сапфир тут же пожал его отцу руку. Эсфирь, окруженная хинами, замерла неподалеку у корня. А Глен припал на колено, и белые волосы скатились ему на плечо, словно оголяя полоску кожу — для меча, которому должно отсечь её от тела.
— Боги милостивые, — прошелестел отец. — Вставай, Глендауэр. Вставай и сражайся за тех, кто тебе дорог. А прошлое… — Он тяжело вздохнул. — Оставим прошлое на суд времени.
Его взор переметнулся к Эсфирь и хинам.
— Рад знакомству, господа.
— Здравствуйте, я Эсфирь, — произнесла она, и Олеандр усмехнулся. — Я слышала о вас много хорошего.
— Отрадно. Но потом, все потом!
Отец хлопнул в ладоши.
Пошла суматоха. За считанные мгновения дриады обратились в одно целое. Не слышалось ни ругани, ни споров. Невзирая на ложь правителя, никто ему не перечил. А оставшаяся в поселенииСтальвообщене сводила с него глаз.
Только Олеандр и выбился из стаи. Вопросы варились в мозгу и раздирали на куски. Он не понимал, почему молчит, в тот миг как отец творит невесть что — позволяет Азалии подступить к Древу в сопровождении двукровных.
Никаких бесед с узурпаторами! Никаких снисхождений! Отец что, запамятовал писаные уставы? На кой ему сдался разговор с сестрой? Снова жалеет? Думает, есть шанс примириться?
С той, кто ведет в Барклей полчища выродков?
Бред! Олеандр прицокнул языком и перемялся с ноги с ногу, уверенный, что скоро либо загорится, либо взорвется. Его потряхивало. Но он все еще держал язык за зубами — отец явно что-то замыслил.
Часть воинов выстроилась у Древа, чтобы оберегать владыку. Другие разбрелась по поселению и лесу. Очертания Эсфирь терялись в сизом дыму, хины стискивали её с боков. Чуть поодаль, рядом с ниспавшей на землю ветвью-громадиной, маячили Сапфир и Зеф. Глен углядывался на сучке над ними — оцепенел там с таким видом, будто внизу вот-вот пробежит злоумышленник, и он спрыгнет ему на шею, за чем последует влажный хруст, с которым сворачивают шею.
Лишь правитель стоял близко-близко к Древу, у трона, будто главная мишень.
Даже Олеандра он отослал подальше — к Рипсалису и парочке лимнад, которые сидели на корточках и разве что орехами не щелкали.
Что поделать, клан клану — не двойник. К противостояниям и сражениям везде относятся по-разному.
Ждали долго. Даже очень долго. Скучившиеся над головой ветви не дозволяли углядеть и клочка неба, что уж и говорить о двукровных летунах. Свет златоцветов, заливший площадь, не помогал.
Но в какой-то миг вой конха прокатился по улочкам и стих. В сгустившейся тишине скрип главных врат звучал поистине угрожающе.
Началось…
***
Вторжение откликнулось в груди Олеандра протестом. Желанием броситься в бой и вымести вырожденцев из поселения и леса. Чем больше двукровных приземлялись на крыши и тропы, тем отчаяннее рвалось из груди сердце, тем крепче Олеандр стискивал рукоять меча.
Бойня у моря не раз преследовала его в кошмарах. Тогда Гера и Вия забрали жизни многих дриад. Вдвоем. А что натворит стая вырожденцев? Да они и прутика от поселения не оставят! Разобьют всё в труху!
Капля пота скользнула за шиворот, и Олеандр поежился. Не сразу, но приливший к лицу жар ударил в голову. Колесики разума завертелись, подсчитывая угрозу. Найры, гарпии, стемфы, сирены, лимнады, элиады. Кого только Азалия не пригрела под листвой! Со стороны казалось, что она собрала всех существ мира, чистокровных тоже — по-видимому, таких же изгнанников.
Они подлетали и подступали со всех сторон, заполоняя улицы. И большинство из них посматривало на Азалию с благоговением, как на божество. Они следили за ней, медленно поворачивая головы. Следили, как она ступает к площади твердым шагом, скрываясь за телами иных вырожденок, словно за прутьями клетки.
Оцепленная живыми щитами, Азалия нырнула во тьму ветвей, и златоцветы на стволах и оградах вспыхнули. Замерла в тридцати-сорока шагах от трона. Вскинула подбородок выше, чем положено. Скрестила руки на груди, и ветер качнул её локоны, оголил пересекший щеку шрам.
Золотой свет мигнул и снова озарил площадь. Отразился от эфесов мечей, заиграл на вздымавшихся корнях и листве.
Каладиум нашелся по левую руку от Азалии. По правую — чтоб ему поперхнуться! — пристроился Аспарагус.
А подле него…
— Рубин? — придушено пискнул Сапфир.
Олеандр полагал, что зрение его подводит. Всё ждал, когда юноша с алыми крыльями сгинет. Но нет. Рубин не расплылся видением. Так и шаркал каблуком сапога по земле. Пряжки его сапог клацали, умерщвляя тишину.
— Ты с горы рухнул? — Восклик ореада прозвенел в воздухе, оборвавшись на самой высокой ноте.
— Сапфир! — воскликнул Олеандр.
Но его голос потонул в отцовском:
— Сын Цитрина, попрошу вас! — Отец вскинул ладонь, пресекая дальнейшие вопросы.
