Еще один тайник, из той же «серии», был Алдошиным открыт восемь лет назад, в диких скалистых пустошах западного побережья острова. Открыт – но даже не исследован, ибо единственный лаз в искусственно углубленную человеком пещеру мог в любую минуту рухнуть и похоронить под тоннами камней любопытного смельчака. Алдошин, найдя этот явно японский схрон, только и посветил внутрь фонариком. В неверном свете просматривался японский бронетранспортер времен Второй мировой. В таких оккупанты оборудовали передвижные дизель-генераторные установки. Чтобы вытащить раритет наружу, требовались большие финансовые вложения – которые вряд ли окупили бы стоимость работ и риск при их производстве. И Алдошин лишь пометил место на своей тайной карте, не очень рассчитывая когда-то вернуться сюда.
Отмечены были на той карте и два места падения американских самолетов, «аэрокобр», которые союзники в изобилии поставляли сражающейся с Гитлером России через Аляску и Камчатку. Господи, да половина летчиков Десятой воздушной армии, перебазированная на Сахалин в ходе операции по освобождению юга острова, летала на этих машинах! Двигатели «аэрокобр» часто отказывали в воздухе, будучи не в состоянии «переварить» некондиционный советский бензин. И их на острове, если как следует поискать, наверняка можно найти не один десяток! Только кому они сейчас нужны?
Алдошин вдруг фыркнул: он вспомнил, как несколько лет назад заезжий дилетант-копарь откуда-то из Запорожья долго искал местного партнера для поисков некоего американского самолета, разбившегося где-то на острове. Пилотировал тот самолет, по утверждению запорожца, отец одного из богатейших людей в мире. И сынок, когда вырос и стал богатеньким, якобы поставил себе цель найти прах отца и достойно захоронить его. Хохол утверждал, что за «родные» останки сынок готов заплатить 5 миллионов долларов.
На сию невнятную авантюру, естественно, никто из серьезных сахалинских копарей не подписывался. И дело кончилось тем, что авантюриста-дилетанта взяли «за жабры» местные чекисты, которые после беглой, но исчерпывающей проверки сообщенных фактов надолго определили хохла в специализированное медицинское учреждение, причем в отдельную палату без окон, но с мягкими стенами…
Улька, лежащая у ног Алдошина, снова тоненько и деликатно заскулила, словно напоминая хозяину о том, что погода отнюдь не летняя, а сидеть и лежать без дела и вовсе глупо – тем более что совсем неподалеку есть уютный костер, на котором готовится что-то вкусное…
Алдошин усмехнулся: старая спаниелиха по большому счету права! Надо заканчивать с сигнальной проволокой и возвращаться. Тем более что в заданной москвичом задачке доля неизвестного была слишком велика, и решения пока не просматривалось.
Чего же все-таки требуется здесь москвичу?
Заколачивая гвозди и протягивая проволоку, Алдошин продолжал размышлять на эту тему.
Попробуем танцевать от другой печки, подумал он. От стоимости находки, которую Абвер определил в 50 лямов американских долларов. Сумма серьезная, но и сомнения в своей реальности вызывающая не менее серьезные. Что можно запихать в ящик на такую устрашающую сумму?
Как и всякий поисковик, Алдошин старался держаться в курсе мировых новостей, касающихся обнаружения и купли-продажи ценных предметов старины. Не то чтобы он вел свое досье или составлял список мировых раритетов – но в ценах на них он более-менее ориентировался. И сейчас решительно никак не мог, хотя бы приблизительно, определить – что может стоить 50 миллионов долларов?
Алдошин с досадой поймал себя на том, что мысли все время возвращаются к пасхальным яйцам Фаберже. Дорогие, конечно, штучки – и не очень габаритные, вполне можно было бы даже небольшой деревянный ящик данной «ювелиркой» заполнить на названную сумму. Однако яичек при этом в ящике должно быть не меньше 50–70 штук, а это уже дикая фантазия! Насколько он помнил, на сегодняшний день в мире известны всего семь-восемь десятков этих яиц, большая часть из которых принадлежала русским императорам. Не исключены, конечно, и даже весьма вероятны другие находки из этой серии – но не столько же! Да и откуда им взяться на Сахалине? Чушь!
Увлекшись размышлениями, Алдошин хватил себя молотком по пальцу и с матерками зашипел, старательно обсасывая пострадавшую конечность. Все, хватит попусту голову ломать, подумал он. И здесь хватит мерзнуть. Прикинув на глазок оставшийся периметр полянки, он усердно принялся вколачивать последние гвозди.
У костра Алдошина встретили так, будто он отсутствовал не полтора часа, а неделю. Ужин телохранителем был уже сервирован, а Семен держал в руках бутылку коньяка, дожидаясь команды шефа «на розлив».
Мужчины поужинали. Разговор у костра вполне естественно включился на медвежью тему. Больше всех трещал Виктор-Проперухин.
Явно обиженный тем, что его не взяли с собой в разведку, и внезапно пониженным в компании статусом – Абвер все время подтрунивал над Виктором, давал мелкие обидные поручения, которые вполне мог адресовать и своему телохранителю и прислуге «за все» – он изо всех сил пытался показать, что все это его ничуть не задевает. Не обращая внимания на колкости и откровенную дискриминацию со стороны Абвера, он много и громко смеялся, пытался в лицах рассказывать анекдоты, бесконечно напоминал Алдошину старые истории былой юности.
– Миш, ты расскажи Владиславу Николаевичу про медведя, которого ты крабами с рук кормил! И полночи с ним душевно беседовать пытался, – хохотнул Виктор.
– Да кому это интересно, – попробовал увильнуть Алдошин. – Молодым еще был. Да и выпил тогда изрядно…
– Что, прямо с рук? – вежливо удивился москвич. – Расскажите, Михаил!
Бросив на Проперухина неприязненный взгляд, Алдошин принялся рассказывать. Сначала – коротко, пропуская детали, но под конец, не без влияния «Хеннесси», и сам увлекся воспоминаниями.
Этот случай имел место лет десять назад, при очередном заезде Михаила на свои «поляны». Остановившись по приезде, как обычно, у Степаныча, Алдошин приметил у того в мусорном ведре множество обломков вареного краба. Тот развел руками: не ждал, мол, тебя сегодня, а то непременно приберег бы краба до вечера. Заметив, что гость поскучнел, Степаныч пообещал завтра утром, с утречка, обежать местных рыбаков и непременно добыть для Алдошина морской деликатес.
Обещание свое он выполнил, и Алдошин, отправляясь с пирса на свою деляну, загрузил в лодку трех великолепных больших крабов. Еще десяток местные рыбаки, в надежде на «водочную благодарность» приезжего, привезли ему прямо сюда, к вечеру.
– А куда мне столько? – рассказывал Алдошин. – Крабы уже сваренные, без морозилки больше двух дней не пролежат, стухнут. Выпроводил гостей, и сижу, ем деликатес: решил съесть сколько влезет, чтобы меньше пропало. Ну, и водочку, естественно, достал. Чищу крабов, стопочки опрокидываю. И Улька уже наелась так, что отвалилась и лежит кверху брюхом. Стемнело уже, костер еле тлеет. И вдруг собака как подскочит, гавкнула как-то истерично – и ко мне на колени прыг! Оборачиваюсь, фонариком свечу – медведь! Метрах в десяти сидит… И давно, видимо, сидит – слюна вожжой до земли висит. Смотрит на мой царский ужин, значит…
