— Куда мы? — интересуюсь и закусываю губы при слове “мы”.
Он молчит, а я попадаюсь в собственные сети. Плохая была затея, Адалин, оставаться в его особняке, очень плохая.
По плечам прокатывается прохлада коридора, от чего мурашки бегут по коже. Мы подходим к его комнате. Кан так же молча открывает дверь. Моё тело протестует, я задерживаюсь, но стоит ему сплести мои пальцы со своими, я повинуюсь. Как у него это получается? Не понимаю.
— Заходи.
Боже, я, наверное, совсем ума лишилась — в одной сорочке, которая стала мокрой и липнет к телу, ночью, в спальне мужчины, с которым…
Кан выпускает мою руку и идёт к комоду, а я остаюсь стоять посередине спальни.
Что замыслил? Явно же не инструкцию по работе собирается дать. Я вижу, как он открывает тайник и что-то извлекает оттуда, заставляя меня забеспокоиться ещё больше.
Мужчина возвращается.
— Возьми, — протягивает мне чёрную бархатную коробочку.
— Что это? — вскидываю взгляд, чувствуя, как ком поднимается к горлу. Предчувствую, что меня снова хотят взять врасплох.
— Можешь посмотреть, — кивает Кан на футляр.
Я сглатываю, несколько секунд колеблюсь, но лучше сейчас во всём разобраться, чем потом, правильно?
Открываю коробочку и замираю. Сердце начинает стучать где-то в горле, в глазах темнеет от притока крови к затылку, удерживаюсь от того, чтобы коснуться ладонью горящей щеки. “Держи себя в руках, держи себя в руках, Адалин” — твержу себе, понимая, что сейчас полностью выдаю себя, показывая своё ошеломление.
— Это ведь твоё, так? — задаёт вопрос, на который я теряюсь ответить.
В полумраке поблёскивает серьга. Моя серьга, которую я продала. Поднимаю взгляд и гордо вздёргиваю подбородок.
— Где вы это взяли? Я несколько недель назад сдала это ювелиру, — стараюсь говорить твёрдо, но голос всё равно выдает волнение.
— Всё верно, — губы Кана застывают в улыбке, а взгляд продолжает нещадно жечь. Он тут же поднимает другую руку и раскрывает ладонь.
— И это тоже, полагаю, твоя…
Я опускаю взгляд. На его ладони лежит ещё одна серьга, копия этой…
— Дайте угадаю, — задумчиво поднимает взгляд к потолку. — Вы где-то лет пять назад потеряли её на одном из светских вечеров, когда повстречали… меня.
— Перестаньте, — срывается с моих губ судорожно, сердце колотится яростными ударами, что наполняют мои уши в создавшейся тишине. Он вдребезги разбил тонкую маску безразличия, которую я так старательно надевала, находясь рядом с ним.
Лицо Фоэрта Кана становится серьёзным, а взгляд проницательным, ни единой доли насмешки нет в его глазах, а что-то невообразимо глубокое, заставляющее меня утонуть, забыв об осторожности, о барьере, который рушится с каждым тяжёлым ударом сердца. Глупо отрицать, что это моё, когда ответ очевиден. Меня окатывает жаром, когда я понимаю, что всё это время он хранил эту вещь у себя, в тайнике. Мне совсем не хватает воздуха от самых разных чувств, которые рождаются сейчас.
— Это твоё, — утверждающе произносит он, — можешь забрать.
Я не могу пошевелиться, ошеломлённая всей этой ситуацией и осознанием.
Фоэрт помогает мне — берёт мою руку и вкладывает серьгу в ладонь, зажимает пальцы. Кажется, я совершенно не знаю ничего о нём, о том, что он, возможно, думал обо мне долгое время…
Я моргаю, обездвиженная, в полной растерянности.
— С-спасибо… господин Кан, — отступаю, чтобы немедленно сбежать.
— Останься, — ловит за запястья, заставляя вздрогнуть всем телом. — …Ненадолго, прошу.
Боже, этот взгляд, этот голос просто сводят с ума. Секунда замешательства, но, кажется, всё уже предопределено, да? Фоэрт обхватывает мою шею, ласкающим движением притягивает к себе и… впивается в мои губы.
За что мне это всё? За что мне он?
— Невозможно, — шепчет глухо. — Невозможно сладкая.
Его рука перемещается на моё плечо, обнажает его, стягивая бретельку сорочки, ткань цепляется за вершинку. Фоэрт стискивает челюсти, сжимает голую грудь в своей горячей ладони. Из моих губы врывается рваный выдох. Судорожно стискиваю в пальцах футляр. Кан, замечая мои неудобства, прерывается, тяжело выдыхает и забирает футляр из моих пальцев, отступает и кладёт на тумбочку.
Завороженно наблюдаю за ним, как он возращается ко мне.
То, как он смотрит из-под полуопущенных век, какими блестящими глазами — будто уже обладает мной, каждым участком моего тела, присваивает себе.
— Мне надоели эти детские игры в прятки, — говорит он тихо, невероятно тихо, так что я чувствую, как его губы скользят по коже моих, едва касаясь их. — Мы оба сейчас здесь, оба одиночки и страстно желаем друг друга. Это уже не остановить. Только скажи “да”.
Я должна возмутиться, но не могу, его голос пленяет, проникает под кожу и опьяняет ещё больше. Его губы касаются моего виска, опаляя запахом свежего лайма и его самого.
— Господи Кан… — начала было я, прерывисто выдыхая, когда он слегка потянул меня за волосы, запрокидывая голову, а затем второй рукой притянул меня ближе к себе за поясницу, отчего плоть мужчины теснее вдавилась мне в живот. И теперь не оставалось сомнений, насколько он хотел меня. Да и моё желание ощущалось не менее убедительно. От этой обжигающей интимной тесноты мои бёдра сжимаются.
Пытаюсь вернуться к разуму, к тому, что хочу сказать, но он продолжает за меня.
— Я знаю, что это был единственный выход — сбежать. Возможно, это было правильно, заставить меня мучиться всё это время в одиночку, — его невероятно горячие губы опускаются на чувствительное место на шее, едва касаясь кожи, заставляют испытывать трепет, изнывать в ожидании. Эти губы, не целуя, дразнят, обещая что-то большее. Я чувствую тяжесть его дыхания, его пульсирующее напряжение. Кровь растекается по телу дурманом, будоражит и оголяет потаённые желания.
— Скажи “да”, Адалин, — повторяет он.
Заставляю себя сказать “нет”, ведь это будет разумно, но ответ застревает в горле комом, потому что всё моё естество кричит “да”. Не находя внутренний компромисс, я ограничиваюсь лишь кивком.
— Хорошая девочка, — выдыхает маг. — Я знал, что ты примешь правильное решение, если не станешь… смотреть мне в глаза.
И прежде, чем я успеваю что-то сказать — любое оправдание себе — его рот набрасывается на мой. Все сомнения испаряются. Его язык интимно раздвигает мои губы, в этот раз не осторожно, а требовательно, ласкает, отчего в голове вспыхивают воспоминания вчерашнего столкновения. Но сейчас этому случиться ничто не мешает. Кери крепко спит, в доме только мы вдвоём, жаждущие до дрожи друг друга. Это безумие, но именно до такой степени я желаю этого мужчину.
Его губы обжигают, поцелуй становится жадным и ненасытным, пробуждая внутри меня самую настоящую похоть. И когда он умеряет пыл, моё сердце, кажется, пропускает несколько ударов. Я дрожу — такое сильное возбуждение, что, кажется, сейчас умру прямо в его руках, если — Боже, как же стыдно признать — не сниму эту одежду. Но когда Кан подхватывает меня под бёдра и поднимает, заставляя обвить ногами его талию, понимаю, что ещё несколько секунд, и произойдет что-то весьма бесстыдное и порочное, чему одежда вовсе не помеха.
