— Идём, родная, — сжимаю ладошку Кери, и мы сходим с крыльца.
Глава 22
Чем дальше отъезжали от Вигфорта, тем тяжелее становилось на сердце. Кери всю дорогу молчала, кажется, она подозревала что-то неладное, но не спрашивала ни о чём.
Какая же она у меня умница. Она не такая, как я. Она намного сильнее, и я вижу это всё отчётливее. И снова сердце наполняется щемящей болью, когда я понимаю, от кого у неё такие черты характера.
Да, я снова бегу, но у меня нет иного выбора, и остаётся лишь сохранить остатки своего достоинства, те остатки, которые для меня сейчас дороже всего, ведь я не должна раскисать, на руках у меня моя дочь, и ради неё я будут держаться, отдавая последние силы. А свои чувства затолкаю в самый дальний угол и забуду. Со временем забуду.
Новое жильё, как и думала, было комфортным, удобным и просторным. Деревянная мебель, нежно-персиковые стены и лёгкие белоснежные шторы на окнах создавали ощущение чистоты. Но радости не было. И Кери тоже не слишком была впечатлена. Вытащив свои краски из чемодана, дочка села на пол у окна и начала рисовать. Мои глаза наполнились влагой, хотелось плакать, но я проглотила подступающий ком и отвлеклась на разбор чемоданов.
Вечер был долгий и невыносимо тоскливый. Безрадостный и будто неживой.
А ведь всё должно быть иначе. Ведь я с этого дня полноправная хозяйка своей родовой усадьбы.
“— Предлагаю после праздничный ужин,” — разносится в голове голос Кана.
Я судорожно вдыхаю, отталкивая неожиданно всплывшее воспоминание. Да, у нас должен был быть совместный ужин, а оказалось, что мы в чужом месте, далеко.
Наш ужин с Кери тоже прошел скомканно. Кажется, у дочки пропал аппетит.
— Что ты нарисовала, милая, покажешь? — делаю попытку разговорить, с интересом смотрю на альбом, который она положила рядом с собой.
Кери с неохотой бросает мешать чай ложечкой, берёт альбом, опускает взгляд и хмурит бровки.
— Ничего особенного, мама.
Я смотрю на нее и задерживаю дыхание, обычно она всегда хвалилась своими работами.
— Покажи, прошу, — настаиваю я.
Кери снова опускает взгляд, сжимает в пальчиках альбом и поднимает, заставляя моё сердце сжаться. Её взгляд был таким, что хотелось немедленно обнять её крепко-крепко и утешить.
— Мама, ты полугалась с госполдином Каном?
Я замираю.
— Почему мы уехали? Я даже не поплащалась, — снова опускает взгляд.
Я подрываюсь со своего стула, оббегаю круглый стол и заключаю Кери в объятиях. Я не слышу ни звука, говорящего о том, что она плачет, но знаю, что так и есть, глажу её по волосам.
— Дочка, нам нужно было уехать, понимаешь? Нужно было очень срочно, — говорю всё, что могу. Наверное, я плохая мать, раз не могу объяснить ничего, я не могу разобраться в себе и не знаю, что чувствую. Я просто знаю, что это единственно правильное решение, уехать.
— Госопдин заколник плиедит к нам, — вдруг произносит она с уверенностью, а я задерживаю дыхание. — Как тогда, помнишь, плиехал к Габоле? Вот увидешь, — шепчет и поднимает на меня взгляд. — Только не прогоняй его, пожалуйста.
Я не знаю, что ответить, у меня пропадает дар речи, и внутри от этого что-то оживает. Нет, я не должна даже ни грамма подавать надежды себе и безжалостно оборвать все нити. Он не приедет, сейчас он с Паулиной Лансет. Она чем-то его привлекла. А я остаюсь девицей, которой он воспользовался несколько раз. Это горькая правда, и я должна принять её.
После ужина мы отправились спать, в холодной непривычной комнате, в чужой постели. Долго не могла уснуть, но всё же усталость взяла верх, и я провалилась в тревожный сон.
* * *
Следующие несколько дней я занята тем, что собираю и подписываю документы, кажется, этому не будет конца, но на следующее утро мне передают ключ от — теперь уже моей — усадьбы. Это означает одно: я могу уже сегодня переехать в свой дом.
Сжимаю ключ и смотрю на светло-синее небо с белыми облаками, чувства ликования или счастья я не испытываю, хотя так этого жаждала, особенно последние два месяца. Какое-то неполное тягостное чувство внутри меня.
Оборачиваюсь на высокое здание из красного кирпича с белыми колоннами с лепниной, где на вывеске написано “Отдел по разделу имущества”. Здание суда, где находился Фоэрт Кан, располагалось поблизости. Решив не откладывать визит туда, я отправляюсь, сев в свободный экипаж.
Тишина, которую хранил Кан, не нарушалась, он продолжал жить своей жизнью, а я старалась наводить порядок в своей. И злилась, злилась, что часто среди суеты думаю о нём. Думаю постоянно. Даже сейчас, когда выхожу из экипажа, я не планирую встречи с ним, но представляю, как вижу его в приёмной или спускающимся по лестнице в своём чёрном пиджаке. Картинка настолько яркая, что перехватывает дыхание.
Мой взгляд падает на лавку с прессой.
Сама не поняла, как оказываюсь рядом с ней, дожидаясь своей очереди, покупаю свежую газету.
Боже, что я делаю? Зачем? Сжимаю её в руках, ругая себя. Я ведь её покупаю не потому, что мне интересны городские новости, правда?
Я не знаю, что хочу там видеть. Что-то, что касалась бы мага. И самое страшное, что могу представить, это заголовок о том, что он с этой журналисткой. Злость всплескивает в груди ядом, комкаю газету и выбрасываю прочь, даже не раскрывая. Что за дурные мысли? Я точно схожу с ума! Только на душе всё гадостнее.
“Забудь. Просто вычеркни”, — твержу себе.
Собираюсь с мыслями, расправляю плечи и иду в судебный отдел, но едва вхожу в здание, как воспоминания накатывают волной. Этот запах, эта тишина вызывают во мне трепетные, волнующие кровь воспоминания.
Взяв себя в руки и больше не медля, иду решительно к посту.
— Добрый день, могу видеть Эстоса Вирона?
Законник смотрит поверх очков.
— По какому вопросу?
— По какому вопросу? — растерянно повторяю. — По важному вопросу.
— Конкретней, леди, — бурчит законник, начиная ковыряться в бумагах у себя на столе. — Не отнимайте время, у меня полно работы. Хотя… кто вам нужен? Эстос Вирон?
— Да, именно он.
— Вы не можете его увидеть, он в отпуске.
— В отпуске? — удивление и огорчение смешиваются внутри мутным осадком.
Как же мне передать ключ?
Смотрю в сторону лестницы, и горячее волнение охватывает с головой, сердце начинает бешено стучать. Я ведь сейчас так близко от него, на третьем этаже находится его кабинет… Глупое тело начинает млеть, так что я не могу пошевелиться и уж тем более уйти. Развернуться и уйти, вот что я должна была сделать сразу же, а ещё выкинуть этот чёртов ключ и забыть! Что мешает мне это сделать прямо сейчас? Почему я всё ещё стою здесь?! Боже, почему?
