С того времени, как меня выписали из лечебницы, прошла всего пара дней, за это время я изучил под корень документы. И узнал этого гада, что сидит сейчас на стуле, сразу. Тогда, тринадцать лет назад, он выглядел гораздо моложе. Именно он принёс отравленную бутылку вина моей матери. Он ни разу меня не видел, а я помню этот цепкий взгляд, которым он меряет меня сейчас, когда я сажусь на стул и раскрываю папку.
— Итак, Норан Конс…
Перечисляю все тяжкие преступления, которые заключённый совершил, начиная с самого начала. Это занимает у меня восемь минут.
— Эти дети, поверь мне, обретают куда лучшую жизнь, чем находят здесь, под контролем у властей.
— Считаешь, делаешь благородное дело? Это не тебе решать. А что скажешь об убийствах, которые совершал? Или хочешь сказать, что не убивал?
Нагло ухмыляется.
— Слабые людишки, такие слабые. Но я никого не убивал.
— Да неужели. И даже ту акушерку, которая сделала вам благородное дело? За что? — всё-таки не сдерживаю эмоций и спрашиваю.
Конс замирает, а потом вдруг, запрокинув голову, начинает гоготать. Стискиваю кулаки, сдерживая прилив магии.
— На вопросы отвечай, — одёргиваю я.
Конс смолкает и кладёт руки, скованные магическими наручниками, на стол, сутулит плечи. Он походит на старого волка, потрепанного и озлобленного.
— Так и знал, что в той лачуге кто-то был. Жаль, не проверил…
Стискиваю челюсти.
— Действительно хочешь знать, почему я это сделал? — задаёт вопрос и тут же продолжает, когда видит мой взгляд: — Хорошо, отвечу, — убирает руки. — Эта пота… — запинается, — кажется, её имя Лишен, да, именно так, так вот, она… продала мне младенца. Я ей хорошо заплатил, честно. Но нельзя было оставлять следы, она могла меня сдать — по глазам видел, что могла, и я принёс то, что могло бы стереть её память, но, кажется, переборщил… А что с ней случилось? Где она?
— Заткнись, — рычу я.
— Хорошо. Тогда не задавай вопросов.
Я вижу, как в полумраке раскаляются радужки моих глаз, вижу это в отражении звериных глаз этого ублюдка. Медленно поднимаюсь с места, опираясь ладонями о столешницу, по коже проходятся огненные всполохи.
— Чей это младенец? Из какой он семьи? И кому ты его продал? — требую.
Конс смотрит на меня, не моргая, и, кажется, даже не шевелится, но от моего взгляда не ускользает, как по его щеке проходит судорога. Боится за свою жизнь, и правильно, потому что его ждёт семь кругов ада. Это я ему устрою.
— Отвечай!
— Зачем? Я уже здесь, что мне это даст? Не вижу никакой выгоды.
Хватаю его за шею, сжимая огненными кольцами так, что тот начинает задыхаться.
— Говори.
— Скажу одно, род Садлеров — его новая семья, — скалит зубы. — Говорю это, потому что, возможно, ты лично скажешь ему, как твоя мать лишила его родителей. Я бы на это посмотрел.
— Чей это ребёнок? — давлю шею сильнее.
— Убьешь меня? — хрипит, продолжая скалиться. — Ничем не отличаешься от своей матери.
Тело пронизывает дрожь, с усилием ослабеваю хватку. И выпускаю его. Пусть живёт эта падаль. Конс трёт шею и судорожно дышит, наполняя лёгкие воздухом.
— Тебе конец. Удачи обжиться на новом месте, — закрываю папку и выхожу из камеры.
— У меня всё, устрой ему жизнь, которой достоин этот ублюдок.
Ноштан кивает, а я спешу покинуть штаб. Мне понадобился день, чтобы собрать справки, а именно, в какой лечебнице работала мать и у кого в тот промежуток времени умер ребёнок. Это оказалось не трудно, из десяти родившихся младенцев мальчиком был один.
Беру карточку и читаю имя родителей.
Джолит Кан.
Мой взгляд застывает. Я кладу карточку на стол и тру переносицу.
Это ведь и вынюхала Паулина, да? Сказав Джолит о том, что её сын жив.
Возвращаюсь в кабинет. Смотрю на часы, успеваю. Мы договорились с Адалин пообедать в кафе в мой перерыв. Мысли о ней развеивают ту тяжесть после допроса. В этот момент понимаю в который раз, как люблю её и жажду. Этой улыбки, кокетливого взгляда из-под тёмных ресницы, жажду всю её, целиком. Она как глоток чистого свежего воздуха.
В этом кафе между прочим — удобная закрытая комната. Эти две ночи, проведённые с ней после выписки, показали, как я изголодался по ней за эту чёртову неделю. Конечно, за эти два дня мы не все испробовали позы, которые были мне известны, и у меня большие планы на этот счёт, так что от предвкушения играла кровь. И, тем не менее, днём я каким-то чудом сдерживался, гуляя в парках и по улицам города, мило держа любимую за руки, наблюдая, как резвится Кери.
Я замедляю шаг, обрывая мысль.
“ Неужели?” — впрочем, я не сомневался, что она прибежит довольно скоро.
Паулина Лансет ожидает меня в коридоре, вытягивается по струнке, когда я подхожу к кабинету. Замечаю видимую бледность и тусклость в её карих глазах.
— Я не принимаю без записи, — говорю я, открывая свой кабинет.
— Фоэрт, прекрати, — цедит она.
И где же всё очарование и кокетство, которые она пускала с удовольствием в ход?
— Вижу, поняла, чем это может кончиться? — спрашиваю, раскрывая дверь. — Заходи.
Мы входим в кабинет.
— Если ты думаешь, что можешь на меня давить, то ошибаешься. Это всё твоя больная фантазия насчёт моей тётушки, я ничего не делала такого, я не виновата, что с ней случился приступ. Она до меня была нездорова.
— Тогда зачем ты здесь? — бросаю на неё короткий взгляд, снимаю пиджак.
Паулина заминается.
— Поговорить, нормально.
— Нормально не выйдет.
— Чего ты хочешь?
— Правду, — повесив на спинку пиджак, опускаюсь в кресло. — Имя Норан Конс тебе ни о чём не говорит?
Паулина резко смолкает и бледнеет сильнее.
Адалин Ридвон
Я спешила к управлению, чтобы не опоздать на обед. Я ещё давно приметила одно уютное кафе неподалёку, где мы могли бы с Фоэртом обедать. Ему понравилось это моё желание, и он охотно согласился посидеть в нём сегодня.
Я направилась прямиком туда, держа на ветру шляпку, которую сдувал поднявшийся ветер. Но, несмотря на небольшой шторм, погода стояла солнечная, как раз для посиделок в тихом месте. Кери осталась с госпожой Доран, и можно хоть до ночи гулять по городу.
Столик, который мы заказали, ещё пустовал.
Ничего, подожду.
Усевшись на стул, смотрю в окно, на прохожих, на то, как плывут облака по звенящему чистому небу, тихо радуюсь. Прекрасный день. Обнимаю себя за локти, предаваясь размышлениям. Эферфолд был и остаётся моим домом, несмотря на то, что я покидала его. Но осела окончательно. Теперь я могу с точностью сказать, что у нас семья. Приятные мысли затягивают настолько, что когда бросаю взгляд на часы, удивляюсь. Фоэрт должен был давно прийти.
