– Прощения, защитница. Мы просим у вас прощения.
– Прощаю. – Слово почему-то далось мне с трудом. В голове далеким эхом звучали размышления о том, что эти бело-краснорясочные не меньше меня виноваты в произошедшем. – По прибытии в Алую крепость будете усмирять свою гордыню молитвами и трудом. Что еще?
Монах стоял не шевелясь, словно бы обдумывая услышанное, потом открыл рот, звучно захлопнул его спустя мгновение и согнулся в поклоне.
– Не попадайтесь мне на глаза. Я не хочу видеть вас до самого прибытия в Алую крепость. Это понятно?
– Да, защитница. – Он не разогнулся, и я отвернулась и пошла прочь, к своему шатру.
Альвин шел следом, раздражительно молчаливый и выдерживающий дистанцию.
– Ты меня боишься? – Мне вдруг стало любопытно, хотя в душе тут же шевельнулся червячок собственного страха. Задавая вопрос, я не была готова к ответу.
– Нет, ваше высочество, – спустя пару секунд ответил мне оруженосец.
– А почему? – Остановившись, я обернулась к нему, с болезненным интересом вглядываясь в его лицо.
Альвин остановился и несколько мгновений смотрел мне в глаза. Его взгляд был серьезен и, как мне показалось, грустен, но я удержалась от желания самостоятельно влезть в его чувства, дожидаясь ответа.
– Потому что мой страх ничего не изменит. Если я заслужу кару, она будет неминуема, а значит – нет смысла бояться неизбежного. – Он сделал небольшую паузу и опустил взгляд. – Ваше высочество, время позднее, вам нужно отдохнуть. Идемте, ужин уже наверняка стынет.
Я заторможенно кивнула, развернулась на пятках и пошла к своему шатру.
Он точно не мог знать о том, что на подобный вопрос ответила когда-то Светозарной я. Неужели… я стала такой же?
Перед шатром уютно потрескивал костер, в его отблесках задумчивое лицо мастера меча, сидевшего на длинном бревнышке, казалось то демоническим ликом, то мученическим образом. Из-под полуприкрытых век он меланхолично наблюдал за пляшущими языками пламени, периодически шевеля в образовавшихся углях длинной тонкой палкой. Мой приход он вроде бы даже не заметил.
Ужин ожидал внутри шатра: аккуратно поставленная на крышку одного из сундуков медная тарелка еще исходила паром, но один лишь вид еды вдруг вызвал стойкое отвращение. Опустив полог шатра, я села на заправленную постель и несколько мгновений просто смотрела на мигающий огонек масляной лампы, стоящей на том же сундуке.
Больше всего мне хотелось проснуться.
Очнуться от этого кошмара в Олиной квартире, понять, что виной всему «не пошедшее» вино или, может быть, даже тяжелое отравление плохо приготовленной пиццей и что всего этого не было.
Не было крови на снегу. Не было мертвой собаки в объятиях мальчишки. Сгоревшей деревни. Убитого теткой ребенка. Девушки-служанки с распоротым животом. Божеств, замков, слуг…
Ни-че-го.
Закрыв глаза, зажмурившись до боли, я пожелала этого так искренне, как только могла. А потом тихонько завыла, закрыв лицо руками и чувствуя обжигающий холод латных перчаток.
Это было взаправду. И я увязала все глубже.
Кто я? Элеонора, бухгалтер, москвичка из двадцать первого века? Или Эвелин, принцесса в ином мире, обреченная на брак с чужаком? Защитница веры, спасающая народ от войны? Убийца, несущая кровь и сталь? Кем я стала и кем еще стану, пока это все не закончится? Когда и как это закончится?
– Пей. – Знакомый голос над головой прозвучал настолько внезапно, что я, вздрогнув всем телом, качнулась назад, резко выставляя руки перед собой.
Харакаш протягивал фляжку, стоя в полутора шагах от меня, а полог шатра был чуть приподнят, пропуская внутрь отблески огня.
– Пей, Эла, – еще раз повторил он и вложил в мою ладонь открытую флягу, накрывая ее моими пальцами.
Он не знает, как правильно сократить мое имя. Настоящее имя…
– Эля, – шепотом произнесла я такое похожее, но кажущееся здесь чужим сокращение.
Харакаш молча кивнул, дождавшись, пока я сама сожму пальцы, и отпустил мою руку. Переставил тарелку на другой сундук и сел на освободившееся место.
– Ну? Мне надо тебя поить? – В его голосе слышалась насмешка, и я нахмурилась, чувствуя зарождающийся в глубине гнев.
Почему он смеется надо мной? Почему он мне приказывает? Мне что, мало одной твари, которая теперь будет дергать меня, как безвольную куклу, заставляя делать все, чего я не хочу?!
Островитянин выдержал мой долгий взгляд, а потом перехватил руку, не давая мне бросить флягу в дальний конец шатра.
– Этот напиток привозят для меня из дома, Эля. Он крепкий, он неприятный на вкус в первые разы, но это то, что тебе нужно сейчас. Поверь мне, я понимаю, что ты чувствуешь. – Он снова разжал пальцы.
Моя злость выходила, превращаясь в соленые дорожки на щеках. Я всхлипнула и резко приложилась к пахнущему терпкими, горькими травами горлышку фляжки.
Три долгих глотка – уже после первого мне казалось, что внутри меня полыхает маленькое солнце, а язык онемел от горечи, – я сделала, прежде чем оторваться от фляги и, судорожно вздохнув, протянуть сосуд обратно Харакашу.
Вздох, второй, третий, прямо возле моего шатра Альвин вдруг затянул разудалую и, судя по подхватывающим голосам, весьма популярную в народе песню, и вдруг я поняла, что больше так не могу.
Мастер меча ловким движением сдернул с кровати одеяло и завернул меня в него прямо поверх доспехов с головой, только стянув шлем. Я уткнулась лицом в шерстяное пончо и зарыдала в голос, пытаясь через собственный вой объяснить, что я не хотела убивать комтура, что я в этом не виновата, я не убийца, я просто хочу семью, чтобы отец и мать снова были вместе, чтобы мы были счастливы и что нельзя меня за это винить…
Харакаш молча кивал в такт моим словам, покачивая и обнимая меня за плечи одной рукой, а второй – гладя по прикрытой батватом голове.
Я рассказывала островитянину про свой дом, про маму, про то, как много она для меня делала, про то, как нам жилось без отца и как мама до сих пор его любит. Про самые вкусные в мире пирожки со щавелем и выпускное платье, которое мама перешила из своего вечернего для меня. Про те вещи, которые остались там, далеко от меня, и которые я хочу вернуть больше всего на свете. Про наш договор с божеством и про ее клятву перенести мою мать сюда, вернуть ей молодость.
Харакаш вздыхал и все так же молчал, внимательно слушая меня до тех пор, пока слова не закончились, снова превратясь в поток всхлипываний.
За стенами шатра мой оруженосец уверенным сильным голосом приступил к повествованию о непростой жизни в стоящих друг напротив друга женском и мужском храмах, о том, как их обитатели рыли навстречу друг другу проход.
Мне хотелось выйти и запустить чем-нибудь потяжелее в Альвина, наорать на них всех так, чтоб в ушах звенело, но я сидела, позорно извозив одежду островитянина соплями, всхлипывая все тише и тише, чувствуя растекающееся внутри блаженное, поглощающее всю боль тепло и накатывающую расслабленность, и волей-неволей вслушивалась в текст:
