– Аавануат?
«Она помогла тебе добраться сюда и пробудила сердце. Это стало ее обязанностью в обмен на свободу, которую я же у нее и отнял. Все, что я мог сделать, чтобы убедить ее в том, что они действительно освободятся из этого плена, это отдать сердце ей и научить ее тому, как его активировать. Илары удивительно чувствительны к Ато, и она сразу поняла, что я вручаю ей нечто действительно ценное. Буквально часть себя».
– Так это она, ох… – Я нервно хихикнула, испытывая глупое облегчение.
«Люди… – В голосе Коррина прорезались насмешливые нотки. – Илары одновременно могут быть и мужчиной, и женщиной. В зависимости от того, кто нужен их племени больше. Аавануат была женщиной тогда, когда я запер их здесь. А потом уже не могла изменить пол, что, впрочем, не важно. Люди для иларов всего лишь еда. Хоть прожив в заточении столько времени и измененные моей Ато, эти илары стали намного умнее своих свободных сородичей, они бы просто поиграли с тобой, прежде чем съесть. И отобрали бы перед этим все, что их заинтересовало, не будь ты той, кто ты есть».
Я решила не уточнять, какой смысл Коррин вложил в слово «поиграть», будучи уверенной, что мне эта информация не понравится в любом случае.
– Что случится после того, как ты… передашь мне свои знания? Что ты будешь делать?
«Буду делать? О, я больше ничего не буду делать, защитница. Меня наконец-то не станет. Я останусь в твоей памяти, в твоих мыслях, но меня самого больше не будет, и это то единственное благо, о котором я могу мечтать».
– А что станет со мной, когда это произойдет?
«Ничего, что могло бы тебя напугать. Когда ты выйдешь из грота на поверхность, большая часть того, что ты узнала, подернется дымкой забытья. Я не могу научить тебя за такой короткий срок скрывать свой разум от Ее взгляда, но Она не должна знать о том, что со мной действительно произошло. Со временем ты почувствуешь, что многие вещи тебе уже знакомы, многое известно. Я надеюсь, ты сможешь распорядиться этими знаниями верно».
– И при этом никто не знает, как же именно верно я должна поступить. – Я фыркнула и тут же ощутила укол стыда. – Прости, Коррин. Я слишком многого ждала от этой встречи, неоправданно много, и ты в этом не виноват.
Я услышала вздох. Тяжелый, с протяжным отзвуком в глубине. Вздох человека, который размышляет, стоит ли говорить что-то еще. И молчала, ожидая, пока он делал этот выбор, однако первые же его слова заставили меня буквально сжаться в комок от напряжения.
«Переход между мирами – сложное дело. Особенно в теле, которое этому миру не принадлежит. Это требует колоссальных сил и навыка даже от божества, которое хочет перейти из мира в мир. Помни, что Ато не берется ниоткуда и его нельзя выбросить в никуда. Это то, что ты будешь помнить». – Я слышу уверенный басовитый гул струны в подсознании, сопровождающий последнюю, сказанную на храмовом наречии фразу.
– Зачем?
«Потому что ты должна делать выбор, зная цену каждого решения, защитница. Я не знаю, все ли правильно я сделал, не могу знать, как поступишь ты и как дальше развернется рисунок судьбы, но… Что бы ты ни сделала, это приведет туда, куда должно. Пусть даже к уничтожению этого мира. Мой путь на этом заканчивается. Прощай…»
– Эва. Меня зовут Эва, – торопливо прервала я своего собеседника, почему-то чувствуя важность в том, чтобы он назвал меня по имени.
«Прощай, Эва. Отныне я – твое прошлое…» – Я почувствовала мягкую, усталую улыбку в голосе Коррина. Улыбку человека, который после долгого и тяжелого рабочего дня отправляется в долгожданный отпуск.
Призрачный облик поверх живой мумии чуть потускнел, я услышала тяжелый, жутковатый, сиплый вздох, и вокруг тела Коррина вдруг вспыхнули идущие от него линии Ато. Они устремились в его сторону, перетекали по его телу в каменное сердце, что начало пульсировать все чаще и чаще, пока его удары не слились в единый гул.
Сухой щелчок, и все вокруг вдруг замерло, погрузилось в темноту. Я осталась один на один со своим дыханием и тяжелыми мыслями.
Глава 15
О трудностях социального взаимодействия и важности весла
Некоторое время я просто сидела в темноте, прислушиваясь к собственному дыханию.
Коррин выражался не фигурально, когда назвал себя моим прошлым. Я слышала его в своей голове – едва уловимый шепот на храмовом наречии, еле ощутимые чужие воспоминания, подернутые дымкой. Неприятных ощущений я не испытывала, просто было странно от того, что я вдруг «вспомнила», как, поддерживая себя магией, вырубала в камне эту комнату…
Тряхнув головой и прогоняя унаследованные мною непрошеные воспоминания, я встала. Пронизывающие стены потоки Ато исчезли, как исчез и свет, который они давали, а символ на руке так и не вернул себе божественное сияние. Впрочем, последнее меня скорее радовало – очевидно, тюрьма Коррина, в которую он сам себя поместил, была все еще достаточным убежищем от нашей общей с ним покровительницы.
Обратный путь был чуть медленнее из-за темноты, но я не торопилась. Мне было о чем подумать. Например, о том, каково это – провести полторы с чем-то там тысячи лет в некоем странном подобии анабиоза, ожидая, пока кто-то явится в твою добровольную тюрьму и дарует тебе вечный покой. Или о том, где пролегает та тонкая грань между порядком, равенством и тиранией, сдобренной идеями собственного превосходства… И как далеко может завести любовь.
Я вдруг поняла, что еще за чувство каждый раз слышала в голове «своего прошлого» и оттого особенно искренне и совершенно по-женски посочувствовала Коррину.
Насколько надо было любить Ее, непоколебимо и безусловно, чтобы, пройдя через мясорубку войны, через Ее предательство, а иначе как предательством я и назвать это не могу, через собственное самоотречение… все еще скорбеть о Ней? Хранить тот, незапятнанный преданными идеалами и порочной жаждой силы образ в своем сознании, зная, что он утерян навсегда?
Каким-то чудом мои мысли вдруг перепрыгнули к далеким и словно бы уже чужим воспоминаниям. Те малые обрывки детства, самого раннего, в котором папа был еще жив, а мама – сияла ярче любой звезды.
Медленно ступая по каменному полу и касаясь кончиками пальцев стены, я словно бы наяву видела, как темнота вдруг вспыхивает мягким теплым светом, что льется с хрустальной люстры под высоким потолком нашего старого дома. Как отец в строгом военном мундире кружит маму по комнате. А она в том самом платье глубокого синего цвета с прекрасным атласным шлейфом, которое она потом, много позже, перешьет мне для выпускного…
Звуки вальса Чайковского разносятся по квартире, мама смеется, а отец, чуть приподняв ее на руках, делает оборот вокруг себя, опускает маму на паркет и вдруг поворачивается ко мне:
– Ну, моя маленькая принцесса, подарите своему отцу танец?
Я вздрагиваю, закусив до боли губу, и наваждение спадает. Растворяется в темноте коридора мягкий свет из прошлого, исчезают отзвук смеха мамы и густой баритон отца.
