Все разбрелись кто куда. А паренёк вышел к озерцу средь плакучих ив. День стоял жаркий. И юноша спустился к водице, чтобы попить. Но стоило ему зачерпнуть воды, как прямо пред ним возникли две русалки. Голые красавицы захихикали и потянулись к оторопевшему парню, но вдруг властный женский голос сердито окликнул их, запретив к нему прикасаться. Юноша узнал этот голос. Он обернулся и увидел под раскидистой ивой свою сестру в человечьем обличии. Заплакал безутешно и горько, поскольку понял, что стряслось с сестрицей в её последние часы нечто недоброе, раз сделалась она нечистью.
Верея крепко обняла брата. На сей раз это было их последнее объятие. Она начистоту рассказала ему обо всём, что с ней приключилась. И велела пообещать, что он никому и никогда не расскажет. Но и ходить сюда более не посмеет. Брат сдержал слово. Он выслушал сестру, а после забрал свою корзинку с земляникой и с задумчивым видом ушёл. Возвратившись домой, юноша коротко глянул на родителей, которые допустили всё произошедшее с сестрой. А спустя неделю он собрал вещи и уехал навсегда из Медового Яра, присоединившись к заезжей княжеской дружине. Не пожелал оставаться дома. Не захотел заниматься отцовскими пчёлами вовсе. Так Радим лишился единственного наследника. После его смерти пасеку прибрал к рукам местный староста, а семья Вереи навеки потеряла свой Медовый Яр.
Осень осыпала листья. Оголила лес. Превратила кучерявые деревья в угольно-чёрных исполинов.
Зима замела белым снегом все дороги в те края. Замерло и замёрзло всё, кроме чернильной глади Блажьего Омута, где в зачарованной воде прятались его обитательницы.
И дни полетели ещё стремительнее. События набрали ход, замелькали. Лес жил своей жизнью. Годы шли. Минули десятилетия. И Верея сделалась самой главной среди русалок и мелкой лесной нежити. Но оберегала она не только нечисть, но и простой люд. Не давала вершиться кровавым расправам над путниками. Не разрешала своим сёстрам-русалкам топить заплутавших мужчин. И людских бесчинств не допускала, насколько позволяли её силы. Так было до того злополучного дня в начале месяца Студня, когда пьяные парни из Медового Яра вздумали искупаться с русалками в Омуте.
Вода там и вправду никогда не замерзала. Но только не от того, что была тёплой. Напротив, она оставалась обжигающе ледяной. Лишь чары не давали льду схватиться на поверхности. Откуда это было знать пьяным остолопам? Они полезли в воду. Брага в их жилах гуляла, разгоняя кровь. Холод ударил по ней. Оттого им тотчас сделалось дурно, да и посводило конечности. Русалки со смехом приняли это за игру, да и попытались вытащить идиотов на берег, а тем почудилось, что утопленницы хотят их утянуть на дно. Они принялись вырываться. Одного-таки удалось возвратить на берег живым. Но трое утонули.
Спасённый парень со всех ног помчался в деревню. Его похмелье сняло как рукой. Только в смерти товарищей обвинил он русалок, а не выпитую брагу.
До той ночи Верея полагала, что самое страшное в её жизни миновало. Она ошиблась. Селяне собрались гурьбой, взяли факелы, вилы и топоры, захватили рыбацкие сети и явились к Блажьему Омуту. Верея в попытке уберечь своих сестёр призвала чары и наслала густой туман, который застилал людям глаза. Тогда-то в поднявшейся неразберихе её и ударили по голове чем-то тяжёлым. Раненая Лобаста упала в сухие заросли рогоза и оборотилась девушкой.
Она не видела, как люди выловили сетями всех шестерых её сестёр. Как скрутили их, нагих и шипящих, будто змеи, и поволокли к лесной опушке. Били, ломали кости, рвали длинные волосы с ненавистью и презрением всю дорогу. А уж там развели костры, облили русалок смолой и сожгли заживо. Верея не могла слышать их предсмертных криков, преисполненных боли и ужаса, от которых даже люди оторопели. Иначе бы она, вероятно, в уме повредилась. Люди молили богов о милости для себя. Но никто не помолился о тех шестерых одиноких девушках, чьи сломленные судьбы обратили их в нежить. Никто не попросил о покое для них после второй, окончательной смерти. Никто даже не подумал, что умершая нечисть никогда не сможет попасть в светлый Ирий. Для селян все шестеро оставались поганью.
Но для Вереи они были её единственной семьёй, которую она любила долгие годы. Она никогда не думала о них, как о тех, кто утопил её. Но знала, что они её приняли. Больше не с кем ей будет петь летней ночью. Больше никто не расчешет её волосы гребнем. Не назовёт любимой сестрою.
Верея очнулась поутру в одной из изб Медового Яра. Место, откуда бежала она, вновь пыталось возвратить её. Люди нашли её в камышах. В человеческом обличии Лобасту от живой женщины отличить практически невозможно. Плоть её тепла, сердце бьётся, кровь алая. Потому и приняли девушку за похищенную жертву русалок, что лишилась памяти из-за их злой магии. Выходили. Пожалели.
Первым делом, как встала на ноги, девушка заспешила к Омуту. Но даже в лес не зашла. Увидела на опушке чёрные пепелища от остывших костров. Подошла к ним медленно. Опустилась на землю, прямо в чёрную сажу. Сгребла дрожащими пальцами золу. И будто наяву увидела последние мгновения своих сестёр.
Боль жгучая. Пламень яростный. Он сгрызал обуглившуюся плоть с их хрупких косточек. А они всё кричали, не в силах освободиться. И эта агония захлестнула собою разум Вереи, перелилась через край и…
* * *
…обрушилась на наши с Ладой головы. Она оказалась такой реальной и ощутимой, что чародейка пронзительно закричала. Лада оттолкнула меня прочь и отпрянула назад, теряясь в пространстве. Лишь бы разорвать наш контакт поскорее. Она всё никак не могла понять, где правда, а где магический морок, мною навеянный.
Лада упала на землю подле костерка. Она замотала головой, чтобы поскорее прийти в себя. Получалось плохо. Чародейку била мелкая дрожь.
Я же к той минуте, напротив, не мешкал. Пока пропускал через себя воспоминания моей любезной Лобасты, успел-таки вытянуть из кармана её заветный гребешок и кое-как перетёр им свои путы. Не до конца, но достаточно, чтобы разорвать связывавшие мои руки верёвки. А потом торопливо отполз и выхватил нож, который болтался у пояса Лады.
Я перерезал путы на ногах. А после сделал то, что хотел уже давно: сам напал на рыжую ведьму.
Повалить чертовку не составило особого труда. Лада не понимала, что вокруг происходит, вяло отмахивалась, а порой даже вскрикивала. Её обезумевший взгляд блуждал по сводам пещеры и, казалось, не видел ничего.
Дьявольское варево опрокинулось на каменный пол, и клубы зеленоватого дыма взметнулись под тёмные своды.
Девушка испуганно закричала, когда я придавил её своим телом. Небось, воспоминания о Креславе дали о себе знать. Но я и не думал вытворять с ней то же, что и похабный мельник. Нет. Вместо этого я быстро связал её по рукам и ногам, оставив дёргаться рядом со зловонной лужей.
— Ох, дурёха, — пробормотал я и посмотрел на нож, что до сих пор сжимал в руке.
В какой-то момент я был настолько зол на Ладу, что хотел… лишить её жизни. Хватило бы одного единственного движения. Быстро и безболезненно. Я знал, как это делается. Но не решился. Вовремя остановился, понимая, что она не заслужила такой участи. В конце концов, и её воспоминания проникли в мой разум, когда Лада решилась на свой обряд. И то, что я увидел, мне вовсе не понравилось.
