Я огляделся, но понял лишь, что мы в спаленке какого-то деревенского дома. И спаленка эта поделена плотной льняной шторой с вышивками на две части. Мы явно в меньшей, потому что из нашего угла лишь часть печи виднелась. Да и кровать, на которой я лежал, больше напоминала девичье ложе, нежели мужскую постель. В изголовье висели женские амулеты, а над самим ложем — ажурная вязаная шаль с кистями.
— Мы в доме старосты Томилы, — ответил за Верею Кот, который удобно устроился у меня в ногах. — Она нас всех приютила в благодарность за то, что ты Марии покой даровал.
— Значит, это её спаленка, — кивнул я с пониманием. — И давно мы у неё… гостим?
— Почти две недели, — мурлыкнул мой друг, а я присвистнул. — Верея тебя выходила. Если б не она, мы бы из той топи ни за что не выбрались. Благодари её, как в последний раз.
— А отсюда подробнее, пожалуйста, — я крепче сжал тёплые женские пальцы, но моя дорогая Лобаста только отвела взгляд.
И Кот понял, что рассказывать басни предстоит ему одному, поэтому продолжил:
— Она вовремя подоспела, когда уж кикиморы вылезать начали. Да столько, что мы бы с тобой и вдвоём не управились. А я один был. Да ещё ты упал весь обгорелый и вкусно пахнущий. Ну и Томила над ухом орала, как сумасшедшая. Болотник своих кикимор приструнить пытался, а они озверели от запаха. И тут Верея подоспела.
Варгин взял паузу, чтобы с чувством облизать растопыренную пятерню.
— Верея подоспела, — эхом повторил я, глядя на женщину, которая делала вид, что ищет взглядом укатившийся клубок. — Не причудилось мне, значит.
— Не причудилось, — подтвердил Кот. — Явилась Лобастою. Закричала так, что мне самому захотелось вместе с голубушками-кикиморами в болото спрятаться. А потом помогла Томилу в чувства привести и тебя на мою спину положить и из лесу вынести. Она тебя и выходила, окаянного супостата. Все две недели, пока ты тут гроб примерял, повязки тебе меняла и киселём отпаивала.
Кот снова взялся с чувством вылизываться у меня в ногах. Вероятно, занервничал не на шутку.
Я попытался приподняться. С трудом принял полусидящее положение. Верея дёрнулась было помочь, да я не позволил. Не хотел совсем уж быть беспомощным, она и так за мной столько времени ходила, как за маленьким. Всё тело моё было натуго затянуто в льняные тряпицы, сквозь которые проступало что-то тёмное. Какая-то мазь, остро отдающая болотной тиной.
Женщина, наконец, отпустила мою руку, убедившись, что я не собираюсь вновь впадать в беспамятство. Расправила на коленях свой простенький зелёный сарафан, а потом наклонилась, чтобы подобрать с пола укатившийся клубок, дабы хоть чем-то себя занять.
— Верея Радимовна, любезная моя, как же ты меня отыскала в этой тмутаракани? — мои пересохшие губы тронула искренняя улыбка.
Но спасительница нахмурила бровки вместо ответной улыбки.
— Ты мой гребешок зачем украл? — с укором спросила она. — А ворожил на него зачем? Лишил меня покоя совсем, дурная твоя голова. Так и знала, что влезешь в беду по самые уши, — проворчала Верея, а потом тише добавила: — Пришлось всё бросить и за гребешком идти. И молить богов, чтобы ты его не выбросил и не продал.
— В гребешке дело, значит? — уточнил я.
Но женщина отвела глаза, принявшись сердито перематывать распустившийся клубок.
За неё ответил Кот с присущей ему услужливостью горного обвала:
— Знамо дело, что только в гребешке, — он прищурил янтарные глазищи. — Такой путь она проделала ради безделушки. И кикимор разорвать была готова тоже только ради неё одной. И лечила без сна и отдыху. А как тебя из-за ожогов лихорадить начало, пошла вместе со мной обратно к Болотнику, мёртвой воды просить. Опять же, ради одного лишь гребешка.
Верея цыкнула на него, но варгин даже ухом не повёл.
— Он её увидел, да как завопит на всю топь: «Красавица моя яхонтовая! Княгиня! Почто тебе этот облезлый Ловчий? Будь моею! Станем властвовать над болотом и над всем лесом!» — Кот очень похоже и с выражением изобразил Болотника.
Я усмехнулся, а Верея зыркнула на него гневливо.
— А она что? — я коснулся её колена, укрытого юбками.
— А она даже слушать не стала, — Кот широко зевнул. Потянулся. — Давай, говорит, мёртвую воду по добру, чтобы Леха исцелить, иначе голову оторву. А он ей отвечает, нету воды мёртвой, княгиня моя, потому как она лишь на Русалью неделю возникает. А Верея как рыкнет на него, мол, за дуру меня не держи. Ил давай с самого глубокого места. Он достаточно её магией напитан. Ну Болотник и набрал целый горшок. Куда ему от Лобасты деваться было?
Я принюхался. Ну точно. Замазала меня целебным, гнилым илом с ног до головы.
— Как же мне от него отмыться-то теперь? — усмехнулся я, нюхая повязку на руке.
— Ничего. Я отмою, — ответила женщина как ни в чём не бывало.
— Обещаешь? — моя улыбка сделалась шире.
Кот закашлялся. Поперхнулся шерстью. Но выражение лица Вереи оставалось невозмутимым.
— Спасибо тебе, любезная моя, что спасла мою жизнь, — я крепче стиснул её колено. — Без тебя бы сгинул там, в болоте.
— Сгинул. Ясное дело, — она кивнула. — Мне секреты ведомы, какие не каждой нежити доступны. Не говоря уже о смертных людях. Но ты всё равно дурной, Лех. Полез на Жар-птицу почти что с голыми руками, — Верея покачала головой. — Знаешь, что смертью твою отсрочило и не дало заживо сгореть?
— Что? — я силился припомнить тот бой, но ничего особенного на ум не приходило.
Вместо ответа женщина встала и подошла к моей дорожной сумке, висевшей на крючке в углу. И молча вытащила заветную диковинку.
Комнатушку озарило мерцающее свечение. Отблески, похожие на отсвет языков пламени заплясали на стенах, осветили лицо Вереи багряным и золотым.
В руке моя прекрасная Лобаста держала перо из хвоста огнептицы. Небольшое. Размером с пядь. Вероятно, потому я смог выдрать его, когда мы сражались. Перо блистало и переливалось всеми красками осени. Оно давало отсветы, как от пламени костра, оставаясь простым птичьим пером, разве что чуть более пушистым.
— Оно было зажато у тебя в кулаке, когда мы тебя приволокли сюда, — пояснил Кот, жмурясь от яркого света. — Ты свою часть уговора выполнил. Проклятие снял, сделал её человеком снова. Вот и она свою часть исполнила. Потому перо и не сгинуло вместе с Марией.
— Вот так дела, — я протянул руку.
Но Верея покачала головой.
— Не дам, пока не поправишься, — она спрятала перо обратно в сумку, а потом снова села подле меня на скрипучую кровать.
А я всё глядел в её лицо и никак не мог до конца поверить, что это действительно она. Что проделала ради меня такую дорогу. Отыскала. Выходила. Бросила всё, к чему была привычна. Ей могли встретиться белоратники или такой же безумный Леший. Но за безрассудство ругала именно меня.
