– Разумно, мадам Мелисса. Кастелян, распорядитесь собрать костёр. Я не дам силам зла даже малейшей попытки закрепиться на нашей земле.
Поти обезумевшая от страха Ника совершенно потеряла дар речи и не смогла вымолвить ни слова в свою защиту. Слова словно встали колом в горле.
Довольная толпа неаккуратно потащила ее на руках по коридору и лестницам, по пути награждая беззащитную Нику ударами и плевками.
В центре двора быстро бегающие в темноте люди мгновенно собрали большую вереницу дров вокруг металлического шеста и обложили ее хворостом.
Приготовления были остановлены появившемся церковником.
Не верящая своим ушам Ника с жадной радостью слышала его разговор с маркграфом.
– Она будет сожжена сейчас же! – ревел маркгаф.
– Это никак не возможно, ваша милость, – твердо и решительно остановил его одетый в темную сутану монах. – Ведьма должна быть допрошена и приведена обратно к церкви. Покаяние — это необходимое для церкви условие. Сжечь можно после, маркграф.
– Чертовы крючкотворы, – плюнул в сторону тот. – Ладно, в подвал её.
Нику стащили, больно ударяя об углы, в подземелье, по нескольким всё больше и больше воняющим плесенью лестницам. Кинув ее как мешок картошки на жалкие остатки полусгнившей соломы в центре помещения, толпа покинула ее, наградив на прощание плевками. Дверь захлопнулась и Ника осталась в полной, глушащей словно вата темноте.
Страшно было до такой степени, что Ника не смогла даже поплакать – так сильно спазмированные страхом мышцы сжимали грудь.
Прошло долгое, почти неисчислимое в темноте время, когда раздался шум и двери темницы снова распахнулись, ослепляя девушку нестерпимым светом факелов. В помещение втолкнули еще одного человека, и дверь за тюремщиками опять захлопнулась.
– Кто здесь? – дрожа от страха, спросила Ника.
– Это Гунилла, девочка. Наконец-то мы нашли время и место поговорить…
– Гунилла, милая! Я так рада что ты здесь!
– Большей глупости не сказать, даже если постараться, – закашлялась та.
– Ой, я совсем не это…
– Да я понимаю, ничего. Не каждый день попадаешь в подвал.
– Гунилла, они правда хотят меня сжечь?
– К сожалению, да. Правда.
– Но я же не ведьма! Ты-то знаешь правду.
– Для них ведьма.
– Это какой-то дурной сон… – тут Нику словно прорвало, и она заревела в голос.
– Поплачь, девочка... Как следует поплачь, – Гунилла нашарила ее в темноте и, опустившись на солому рядом, погладила Нику по голове. Пока это самое лучшее из всего, что ты можешь сделать…
Ника еще долго рыдала в темноте, пытаясь найти утешение в объятьях знахарки.
Наконец ее всхлипывания закончились, и она обессиленно замолкла.
– Вот и славно, – заключила Гунилла. – Теперь можно и поговорить. Время до утра есть.
– Она – само зло! – всхлипнула Ника. – Ведь она-то и есть ведьма, неужели всем не понятно?
– Всем нужны простые ответы. А ты самый простой. Она всё перевела на тебя.
– Она сказала мне, что отравила виконта, но не насмерть, а так, чтобы он превратился мозгами в маленького ребёнка и стал ей во всем послушен. Она сделала из него идиота.
– Ну вот видишь – не всё так плохо. Даже в самые тёмные закоулки проникает свет. Она излишне самоуверенна, и это может сыграть против неё. Это очень хорошая новость. Очень. Очень хорошая новость! – развеселилась Гунилла. – Прежде всего ты скажешь, что отравление виконта можно повернуть вспять и вылечить его.
– Как я это сделаю?
– Я тебя научу. Если виконт выживет, все карты будут лежать по другому. Так что сразу кричи, что ты можешь вылечить его, поняла?
– Да, конечно, поняла. Что же мне делать?
– Запоминай. Тебе нужен мышиный помёт.
– Что за глупость Гунилла! Не пугай меня.
– Это ты не будь глупой. Мышиный помёт — это самое главное в этом деле. Его нужно растворить в кислом вине и влить в больного. Затем следить за ногтями. Если они посинеют, значит поможет настойка лаванды и горчицы на шкуре ежа. Если нет, значит всё намного серьёзней и требуется кровавый оборот на святой воде, и церковь будет сильно против. Но если маркграф захочет, он сможет продавить даже церковь на своей земле.
– Я даже приблизительно не понимаю, как мне это делать. Это звучит для меня как полная околесица!
– Бери меня в помощь. Если мы не выберемся отсюда вдвоем, пропадем обе. И еще. Помнишь ту смесь, что я дала тебе выпить накануне? – ехидным голосом поинтересовалась Гунилла. – Если они успели подпоить маркграфа, и он им теперь послушен, то может выйти довольно смешно.
– Почему, Гунилла?
– Есть шанс, что он и тебе теперь будет послушен, – захихикала она.
Ника не находила, чему тут можно радоваться, даже на секунду.
Остаток ночи прошел в тревожных разговорах и долгих, молчаливых паузах.
Наконец, тишина подземелья была нарушена топотом спускающихся по ступеням ног. Щелкнул замок, и в отворившуюся дверь ввалились стражники, ослепляя заключенных светом факела. Подпихиваемые древками алебард, пленницы, спотыкаясь, с трудом нащупывая склизкие ступени, поднялись на поверхность, к ослепительному утреннему свету.
Миновав полный народу двор, с неприязненными криками встретивший появление женщин, пленницы были доставлены в обеденный зал, по такому случаю переоборудованный в судилище.
Центральный, длинный стол был сдвинут в сторону, и в центре помещения возвышалось огромное кресло, по всей видимости ужасно неудобное, с высокой, прямой спинкой. Занимавший его маркграф, сидел прямо. Как палку проглотил, подумала Ника.
По бокам от него находились пара небольших, обеденных столов с лавками. Слева сидела мадам Мелисса, с ненавистным Виталиком в дурацкой оболочке Ольфа. Справа церковники, во главе со святым отцом – всё в той же тёмной сутане.
На камнях пола, в самом центре красовался мелом очерченный круг, а по краям круга, за колышки лапами, были привязаны шесть куриц. От вида этого круга с привязанными курицами у Ники подкосились ноги, и она еле удержала равновесие, опершись на Гуниллу. Пленниц втолкнули в центр круга и ударом сзади, по ногам, заставили стать на колени, обращаясь лицом к центральному креслу.
